На раннем этапе своей истории велосипед вызвал не только восторги, но и целую волну медицинской критики, врачи в то время уделяли велосипеду не меньше внимания, чем инженеры. В более поздних воспоминаниях заядлых велосипедистов эти сомнения сохранились лишь как уловки трусливого филистерства. Однако в самый первый момент они не были совсем пустыми. К примеру, швейные машины с их вибрацией и тряской оказались действительно вредны для женских органов. Кто мог поручиться за безопасность велосипеда? Кроме того, неопытные велосипедисты часто перенапрягались до полного изнеможения. Позже, в военный 1915 год, далеко не сентиментальный доктор писал, что «сердца» предвоенного времени, «вымотанные велосипедом и изможденные спортивными состязаниями», были залогом сердечных расстройств вследствие переутомления, ставших массовыми в Первую мировую войну.
Тревоги о том, что велосипед стимулирует сексуальное возбуждение, сегодня вызывают улыбку. В 1896 году один врач утверждал, что «велосипедистам нередко приходится останавливаться, поскольку сильные и продолжительные эрекции не дают продолжать путь» (см. примеч. 59).
Ответом на такие доводы служил встречный вопрос – так ли это плохо. Берлинский невролог Альберт Молль, известный в кругу знатоков как коллекционер фаллических изображений, не воспринимал побочное действие велосипеда чересчур трагично: «Благотворное действие велосипеда на бесчисленное множество нервных женщин уже не будет оспаривать ни один здравомыслящий врач». По мере привыкания эротические желания, видимо, стали ослабевать; в 1906 году Герман Опенгейм даже рекомендует велосипед от онанизма. К тому времени нервный дискурс давно уже встал на сторону велосипеда: между прочим, это говорит еще о том, что перенапряжение сердца не особенно интересовало неврологов. Езда на велосипеде со всеми ее психологическими переживаниями вошла в терапевтический арсенал неврологии. В роскошно оформленном сборнике, посвященном «велосипедному спорту» (1897), один врач писал, что «велосипедный спорт оказывает самое сильное и революционное воздействие на нервную систему», однако этот опыт, еще не получивший достойного внимания, остается недоступным для того, кто «изучает жизнь за письменным столом, а не в седле» (см. примеч. 60).
В 1898 году врач из Шарлоттенбурга, Артур Канн, опубликовал прославленную и неоднократно потом переиздававшуюся брошюру «Нервозность и велосипед», в которой воспел велосипед, называя его «событием для нервного мира» и «могучим конкурентом водолечебниц». Целебное действие велосипеда он обосновывает скорее собственным опытом, чем неврологией, и впадает при этом в полный восторг: «блаженство», «пронизывающее все члены» при езде на велосипеде, «неописуемо». «Стоит только уставшему, еще недавно избегавшему любого лишнего движения человеку сесть на велосипед, и вот он уже вызывает своего друга на олимпийское состязание по сельской дороге и чувствует такую радость победы, как будто завоевал весь мир». «Появляются мужество и хладнокровие, и бессильное существо поднимает голову и превращается в гордо шагающее вперед дитя человеческое» (см. примеч. 61). Любой читатель тут же представит себе, как даже врач в эйфории езды оставляет все медицинские сомнения по поводу лихачества, и как даже тот, кто казался себе слабым, расправляет плечи, вдыхает полной грудью и ощущает в себе презрение к слабакам.
Писатель Эдуард Бертц, который в 1881 году вследствие «тяжелого расстройства нервов» прожил год в уединенной хижине в «диких лесах Теннесси», в 1900 году опубликовал сочинение под названием «Философия велосипеда». В нем он – явно по собственному опыту – рекомендовал велосипед как проверенное средство восстановления людей с нервными проблемами. «Там, где исчезает природная решительность, где человека терзают вечные сомнения, нужен велосипед. Какая прекрасная школа мужественности!» Как символ эпохи велосипед вдруг приобретает жесткие, агрессивные черты: Бертц говорит о борьбе велосипеда против «обширной, вязкой массы филистеров»; эта борьба «нового, прогрессивного времени ведет против старого, уходящего, которое не хочет умирать и отчаянно противится своей гибели» (см. примеч. 62).
Между велосипедом и учением о нервах в начале XX века возникло взаимодействие, которое остается уникальным в отношениях между историей техники и историей нервозности. Эйфория езды на велосипеде поддерживалась надеждой на восстановление истощенных нервов. Но и знакомство с велосипедом, в свою очередь, сказалось на учении о нервах. Собственное тело открыло человеку новый опыт: благодаря быстрому движению возникает уверенный баланс, вновь исчезающий при остановке. Это переживание было антропологической новостью. Принципиальное понимание, что для лечения нервов отсутствие движения – это терапевтический тупик, и что нервы, наоборот, укрепляются за счет движения и напряжения, получила поддержку благодаря велосипеду, если не сказать, что именно ему она обязана своим появлением. Эмиль Золя в романе «Париж» (1898) хвалил велосипед как «школу долготерпения и силы воли»; а тренировка воли в последующее время стала девизом всех невропатологов, презирающих шезлонги и теплые ванны. Человеку, с детства привыкшему к велосипеду, не нужно напрягать волю, однако Золя учился ездить на велосипеде во взрослом возрасте, и в его тексте чувствуются и усилия, и преодоленный страх – отсюда и все разговоры о «хладнокровии» и «присутствии духа», необходимых, чтобы не разбиться. Кроме того, тогда еще не было системы переключения скоростей, облегчавшей езду в гору.
В 1909 году в Шарите лечился студент-неврастеник. Он заразился сифилисом, затем «очень много работал, лихорадочно работал», потом на каникулах «очень много катался на велосипеде, очень быстро ездил», а после этого впал в апатию. Видно, что он все время катался на велосипеде, чтобы избавиться от своей нервозности, однако именно вследствие этого совсем сломался. В 1903 году в Арвайлер поступил сын аптекаря, 28 лет, представившийся как «очень нервный». Его отец заметил, что он «перевозбужден» и что такое состояние – следствие помолвки и чрезмерного катания на велосипеде. По словам отца, в день он проезжал 120–140 км. В 1901 году один политик приехал в Бельвю на Боденское озеро из-за «чрезвычайного нервного истощения»: как оказалось, в последние годы он слишком много работал, слишком много пил и к тому же жил в браке с женщиной, которая уже неоднократно проходила курс неврологического лечения. Однако в острую фазу его «нервная болезнь» перешла лишь после многодневного велосипедного тура. После этого он объяснил жене, что любить ее больше не может и ему все равно, если он вскоре умрет. Вскоре после этого с ним случился апоплексический удар (см. примеч. 63).
И на левом, и на правом политических флангах увлеченность велосипедом считалась феноменом нервного века – как для газеты «Vorwärts»
[161], центрального органа немецких социал-демократов, так и для пангерманца Пауля Лимана, который в своем идоле кронпринце критиковал только одно – страсть к велосипеду, да и то извинял ее «растущей нервозностью эпохи». Даже иные пассажи из «Философии велосипеда» нервного Эдуарда Бертца при более внимательном прочтении кажутся двусмысленными. Он пишет, что через повальное увлечение велосипедами нашла себе выход губительная для нервов суетность эпохи. «Время – деньги, эта старая английская поговорка обрела в велосипеде свое живое воплощение». В безрассудстве и «спортивной дури», как тогда говорили, он даже видит смертельную опасность для народа: велосипед становится «тираном и разрушителем»; «через излишества велосипедный спорт, призванный увеличивать силы народа, лишь ускоряет наш упадок и губит нас и наших потомков». Как и в случае других эйфорий, связанных с техникой, к велосипедному энтузиазму примешивался страх. Тем не менее велосипед придает писателю «уверенность, что эта творческая и боевая эпоха найдет лекарство для тех ран, которые она наносит» (см. примеч. 64).
