Лишь после многих поражений американец немецкого происхождения Отмар Мергенталер наконец добился успеха: его «линотип» позволил чуть ли не в 5 раз увеличить производительность труда наборщика. Однако эти машины были дороги и окупались только на крупных производствах. В Германии до 1914 года преобладал ручной набор, и до серьезной безработицы среди таких наборщиков дело так и не дошло. А там, где эту машину все-таки установили, наборщики благодаря своей отличной профсоюзной организации сумели добиться и надбавки к зарплате и того, что к работе допускались исключительно наборщики с соответствующим образованием: для того времени это было необыкновенным новаторством и прокладывало путь к будущим соглашениям о рационализаторстве и охране труда. В вопросах сокращения рабочего дня и получения отпуска наборщики до 1914 года также принадлежали к самым успешным в Германии профессиональным группам. Питер Стернс полагает – видимо, опираясь в основном на опыт Англии, – что наборщики «сумели избежать ускорения темпа труда» не в последнюю очередь именно за счет выразительных жалоб на нервные перегрузки; французский профсоюз наборщиков (1905) делал ставку на то, что качественный набор не совместим с увеличением скорости (см. примеч. 101). Гуго Мюнстерберг упоминает наборную машину как классический пример того, что механизация не увеличивает монотонность работы. Кроме того, наборщики теперь были избавлены от непосредственного контакта с литерами, поэтому существенно снизилось отравление свинцом – профессиональная болезнь наборщиков, за которой прежде могли уходить на задний план неврастенические явления.
Видимо, впечатление о наборщиках как представителях «нервной» профессии сложилось за счет совместного действия объективных обстоятельств, субъективного восприятия нервных перегрузок и умения успешно сыграть на этих перегрузках. Тем не менее нельзя считать их неврастению чистым фантомом. Как показал Мюнстерберг, «высокая эффективность» наборной машины опиралась на «сообразительность и память наборщика, потому что быстрее всех на ней работал тот, кто легче запоминал длинные фразы и потому лучше проникался смыслом рукописи». Однако наборная машина оправдывала себя только в том случае, если наборщик читал гораздо быстрее, чем прежде; и потому наборщикам было теперь гораздо труднее понимать текст так, как они привыкли это делать. Понятно, что работа на наборных машинах, по крайней мере пока они еще были в новинку, вызывала мучительное и постоянное психологическое напряжение. Наборщики постоянно жаловались, что они утратили всякую радость труда, потому что в постоянной спешке уже были не способны воспринимать смысл набираемого текста. Ручной набор вследствие механизации утратил позиции, владельцы типографий стали устраивать соревнования по скорости набора, рекламные объявления наглядно демонстрировали, что с помощью машины один наборщик выполнял работу пяти ручных. Если сегодня еще можно было выдержать темп работы, то от будущего наборщики могли ожидать лишь дальнейшего ускорения и стресса.
Третьей профессиональной группой, по общему мнению еще более предрасположенной к неврастении, были телефонистки – эти «вечно раздраженные жрицы телефонной мистерии», говоря словами Пруста. Еще до появления телефона считалось, что телеграфисты подвержены нервным перегрузкам, Мёбиус указывал на это во 2-м издании своей «Нервозности». Но с появлением центральных телефонных узлов, где одна-единственная связистка отвечала за 10 тысяч соединений («гнезд»), в историю техники вошел совершенно особый вид нервных перегрузок. Одна из телефонисток описала это так ярко, что уже одно чтение ее текста действует на нервы:
«Посидите-ка семь или восемь часов в день с микрофоном на ухе, парой дюжин проводов и лампочек и десятью тысячами гнезд перед глазами, и все валится на вас вперемешку: звонки вызовов, вопросы, соединения, окончание соединения, промежуточные вопросы, сигналы о завершении звонков и семь жалоб; и снова завершение соединения, и автоматическое соединение (с четырьмя шнурами, пятью переспросами и снова соединить!), нетерпеливое миганье лампочек и «перезвонить», а потом «пожарная связь», а потом надзор и затем удаленная служба и снова разъединить. И найдите среди десяти тысяч номеров за полсекунды правильный и не промахнитесь и держите в голове, что желтый штепсель вот сюда, в это гнездо, а зеленый вон в то, и что перекрещенные означают совсем другое. И всегда сохраняйте спокойствие, думайте только о Вашем словаре телефонного диалога с его пятьюдесятью формулами вопрос-ответ и ни слова не давайте своим нервам. Здесь не существует ни обиженных, ни больных нервов; здесь все только контакты и реле! А за вашей спиной стоит надзиратель» (см. примеч. 102).
Карл Вернике предполагал, что практически все телефонистки вследствие многолетней работы «истеричны». Мюнстерберг сообщал из США, что долгое время телефонным компаниям приходилось увольнять значительную часть служащих после нескольких месяцев испытательного срока. В Англии служебная комиссия, изучавшая условия работы телефонисток, выяснила, что из 248 женщин «142 страдают более или менее сильными расстройствами здоровья вследствие телефонной службы». «Книга новейших изобретений» 1906 года предостерегала своих читательниц от этого ремесла: «Профессия телефонистки, возможно, некоторым молодым дамам покажется привлекательной, но на самом деле нет ничего менее заманчивого. Она предъявляет к нервной системе молодой девушки чрезвычайно высокие требования». Вошло в правило всем претенденткам, «у которых были малейшие признаки отравления свинцом, анемии, истерии или неврастении, или даже намеки на предрасположенность к таким болезням», «неукоснительно» отказывать в приеме на телефонную службу. Тем не менее показатели заболеваемости продолжали расти. Это доказало экзогенный, профессионально обусловленный характер заболеваний, так что списать вину на уже существующую нервозность было невозможно. Даже в 1925 году в исследовании «профессиональных заболеваний» телефонисток, проведенном в Гейдельбергском университете, значилось, что «не только от дилетантов, но и от врачей и даже высших руководителей почтового ведомства» постоянно можно услышать, что «недавно принятые на работу молодые девушки, цветущие и свежие», на телефонной службе вскоре бледнеют, и черты их приобретают «вялость» (см. примеч. 103).
Практически с самого начала центральные телефонные станции были царством женщин. В конце 1897 года телефонная служба насчитывала примерно 2800 служащих женского пола, а в 1911 вся почтовая служба – 20 тысяч. Примечательно, что общество быстро сошлось на том, что для работы на телефоне лучше подходят женщины. Стандартным аргументом было то, что за счет «естественной высоты» женский голос звучит более ясно и внятно, чем мужской бас. Однако создается впечатление, что помимо этого женщинам приписывали также большую устойчивость к специфическим нервным перегрузкам.
Иногда случались настоящие нервные срывы. В 1902 году на только что открытой телефонной станции Сименса в Берлине у телефонисток произошел общий нервный припадок. Георг Грабе, отвечавший у Сименса за развитие телефонной сети, назвал его «первой крупной катастрофой». В его воспоминаниях читаем:
«Здесь мы тоже за относительно недолгий срок, работая днем и ночью, подготовили всю станцию и тщательно, с проверкой и перепроверкой, с главного распределителя, разделяющего внешнюю сеть от внутренней, опробовали, как она действует. Имперская почта к тому времени перешла с единичного провода на двойной и работала не с такой тщательностью. И вот, когда в одно из воскресений, т. е. в спокойный рабочий день, станция была подключена к работе, сразу же обнаружилось большое количество сбоев, а затем, в понедельник, они стали все больше нарастать. Теперь представьте себе последствия таких сбоев в условиях берлинской сети, которая связана с огромным количеством других служб. Многие звонки не доходили, значительная часть соединений к нужным абонентам вообще была невозможна, сообщения об окончании соединений не работали, и абоненты, конечно, были в ярости. В ответ на это в такую же ярость пришли и девушки-служащие, пока наконец одна из них не разразилась бурными рыданиями. Через короткое время это явление распространилось на большую часть сотрудниц, а директор телеграфа, который как раз находился в зале, хотел переключить все обратно на старую систему, заламывал руки и кричал громче всех: “Мои бедные девочки, мои бедные девочки!”» (См. примеч. 104.)
