Применение сильных токов в конце XIX века и начало всеобщей электрификации отразились на понимании энергии в учении о нервах волнующе и неоднозначно. Понятие энергии стало как никогда наглядным и убедительным – сначала в естественных науках, а затем и в повседневном языке. Электричество, которое до того (за исключением молний) было известно только в форме магнетизма и слабого тока, теперь вышло на сцену как сила, причем сила, способная к любому превращению. Но эта новая электрическая сила имела уже не так много от силы природной. Если в случае слабых токов еще можно было ощутить их родство с животным электричеством, то в случае сильного тока, смертельного для живых организмов, это было невозможно. Именно в этот ранний период, когда средства изоляции еще были ненадежны и короткие замыкания были обычным делом, электричество в полной мере доказывало свою опасность. В 1880-е годы в Нью-Йорке, небо которого тогда закрывала масса плохо изолированных электрокабелей, произошла целая серия несчастных случаев, породившая волну страха. Даже такой отважный энтузиаст техники как Ганс Доминик называл ранние технологии высокого напряжения «страшным делом» (см. примеч. 116).
На Международной электрической выставке в Вене в 1883 году электричество было представлено зрителям не только как успех технического прогресса, но и как источник острых ощущений. Посетители могли пробовать на себе его действие до тех пор, пока не начинали вздрагивать и корчиться. «Немалое число людей пришлось после этого везти в больницу, и здоровью их был нанесен ущерб». Впоследствии Зигмунд Фрейд пришел к заключению, что теоретические основы электротерапии – плод фантазии. Особенно чувствительный удар по электротерапии был связан с Международной электротехнической выставкой 1891 года во Франкфурте, которая повлекла за собой победу токов высокого напряжения. Под предлогом выставки во Франкфурте состоялось «собрание электротерапевтов». Инициатором выступил Мёбиус; сам он во Франкфурт не приехал, но даже заочно стал главным героем собрания – дебаты с начала и до конца вращались вокруг его критических высказываний в адрес электротерапии, и единый фронт противников так и не сложился. Это тем более примечательно, что в то время электротерапия приносила множеству неврологов немалый доход. Но даже Эрб, который считался одним из основателей электротерапии и вел заседание, своей позиции не заявил. Мёбиус, хотя и сам поглядывал в сторону электрических методов, пришел к убеждению, что целительное действие электричества, если таковое вообще было, зиждилось исключительно на внушении. Он считал, что электротерапия не обладала подлинным медицинским фундаментом, а опиралась на веру в то, что за физикой – будущее. Однако во Франкфурте именно прогресс физики и электротехники усилил подозрение, что целительные эффекты электротерапии исходят не от электричества. Альберт Эйленбург язвительно напомнил, что «первые лечебные результаты, полученные на еще очень несовершенных аппаратах, намного опережали современные со всем их усовершенствованным оборудованием». Парадоксально, но технический прогресс оказывал демистифицирующий эффект и уменьшал целительную силу веры в чудеса электричества (см. примеч. 117).
Сообщалось, что в лечебнице Бильца
[166] с помощью «электрических ванн» добивались «блестящих результатов» в лечении неврастеников. Но уже в сборнике медицинских студенческих песен 1890 года появляется песня «Электрованна»: «Если все совсем без толку / юххе, юхху, / добавляют в ванну току / юххе, юхху / от энергии такой / астения с глаз долой». На самом деле электротерапия опиралась на то старое учение об астении, авторы которого пытались найти возбуждающие средства для «дряблых» нервов. В случае же неврастении, суть которой состояла в перевозбуждении, следовало, наоборот, опасаться ухудшения состояния при воздействии электричеством (если оно вообще оказывало какое-либо действие). Даже Герман Оппенгейм, принципиальный соматик, в духе Евангелия от Матфея (9: 22)
[167] признался одной писательнице – которой электричеством успешно вылечил заболевание глаз, – что спас ее не электрический ток, но вера (см. примеч. 118).
Но судьба концепта «энергия» в учении о нервах не была связана с электричеством. Понятие энергии, когда-то мигрировавшее из физиологии в физику, на рубеже веков совершило обратный переход в учение о жизни и связалось с психическими процессами. Если теперь в неврологии говорили об «энергии», то все больше в том смысле, что через воспитание воли и изменение жизненной позиции эту энергию можно повысить, что, собственно, не отвечало закону сохранения энергии. У многих медиков эта трактовка вызывала недоверие. Гельпах в 1902 году называет распространенной «ерундой» мнение, что нервозность можно побороть с помощью «энергии». В глубине рассуждений о психической энергии чувствуется модный в то время спиритуализм: вера в невидимую и таинственную силу духа. Но и впечатление от бурного экономического роста способствовало тому, что в США и Германии на рубеже веков появился терапевтический стиль, основанный, по замечанию Т.Дж. Джексона Лирса, «не на допущении дефицита психического, а на новой вере в его переизбыток». Эта новая вера ярче всего воплотилась в учении Вильяма Джеймса – автора «Энергии человека» (1906), который ратовал за психологическое, а не физиологическое понимание энергии человека и считал необоснованным страх перед растратой энергии в психических процессах. Лучшим доказательством того, что наивысшее возбуждение, находящее выход в религиозном экстазе, открывает новые источники энергии, служила для него мистик Терезиа фон Авила. Для него самого такая трактовка явно несла компенсаторную функцию: одна из новых монографий представляет Джеймса как наиболее яркого и известного американского неврастеника своей эпохи, постоянно преследуемого страхом перед утратой энергии (см. примеч. 119).
Новое представление об энергии было частью нового витализма, вошедшего в моду на рубеже веков, правда, скорее в обществе, чем в научном мире. Вера в особую жизненную силу, преодоленная первым поколением естествоиспытателей Нового времени, вновь ожила после того, как провалились попытки полностью растворить феномен жизни в физике и химии. Наибольшей популярностью виталистические представления пользовались в натуропатии, но и в университетской медицине отношение к ним стало более толерантным. Оттомар Розенбах, отводивший нервам ключевую функцию как трансформаторам энергии, отошел от физического понимания энергии и полагал «единственно разумной терапией» неврастении «методическое воспитание духа и тела»; позже его идеи стали считать предтечей «аутогенной тренировки» (см. примеч. 120). Поскольку он полагал, что энергия всегда тождественна движению и что потенциальной энергии, т. е. энергии покоя, не существует, то и терапия нервов, основанная на покое, с его точки зрения, не имела смысла.
Воодушевление, вызванное виталистическим пониманием энергии, наложило свой отпечаток на всю картину мира. Если в XX веке энергия стала считаться нервом вещей в экономике и технике, то это было эффектом не только физического, но и виталистического понимания энергии. В то же время не прекращались и поиски физических оснований для подтверждения квазибесконечности энергии. Молния, которая ранее всего донесла до человечества понятие о силе электричества, наводила на мысль, что совершенствование электротехники позволит вскрыть во Вселенной неистощимый резервуар энергии; сегодня такая возможность считается фантастической, но около 1900 года в нее с полной серьезностью верило немалое число инженеров (см. примеч. 121).
