Вместе с тем вернулся давний страх, что энергетические ресурсы будут исчерпаны. За империалистической судорогой Германской империи в немалой степени стояло осознание ограниченности ресурсов планеты и беспокойство о том, что из обостряющейся борьбы за все более скудные ресурсы Германия выйдет с пустыми руками. Правда, империализм обещал лишь отсрочку наказания, ведь энергетические ресурсы колоний также не вечны. В 1902 году физик из Йены Феликс Ауэрбах опубликовал статью «Царица мира и ее тень. Общедоступное изложение оснований учения об энергии и энтропии». Чем сильнее растет энергия, тем больше становится ее тень – энтропия: «Как будто она живет самостоятельной жизнью, как будто она сама вознамерилась править миром» (см. примеч. 122).
Главный вопрос заключается в том, как все эти представления об «энергии» сказывались на самосознании человека. Различные трактовки энергии стимулировали совершенно разные формы самовосприятия. Тревожность можно было понимать как растрату энергии, но и как ее проявление, а покой – как отсутствие энергии, но и как состояние аккумуляции потенциальной энергии. Если человек воспринимал самого себя как закрытую систему, то прежде всего нужно было позаботиться о том, чтобы расходовать как можно меньше энергии; если же он, наоборот, видел себя открытым для бесконечных энергий универсума, то мог позволить себе более щедрый стиль жизни – как минимум теоретически. «Мы живем в центре вечных и бесконечных вибраций, – заходится в восторгах Маргарет Кливз, – и мириады наших химических клеток непрерывно вибрируют, чтобы энергия нервов накапливалась, переносилась и принималась». Однако, продолжает она, при современном образе жизни «более высокие вибрации нас не достигают» (см. примеч. 123). Как и большинство неврастеников, она была буквально зациклена на «энергии» – прежде всего потому, что боялась ее утраты. Об энергии вспоминали в первую очередь тогда, когда ее не хватало, – в таком случае понятие энергии помогало выразить общее недовольство как собственным телом, так и духом. Нерешительность, безвольность в профессиональной жизни, бессонница, головокружения, сексуальные проблемы – все это вместе указывало на один серьезный дефект: дефицит энергии. Поскольку «энергия» в то время ассоциировалась, прежде всего, с образом мужчины, то и страдания от ее нехватки больше терзали мужчин: неврастения предстает словно побочным эффектом жажды мужественности.
Очень часто, даже в натуропатии, нервную систему сравнивали с телефонной или телеграфной сетью. Эти технические устройства были тогда еще новы и ненадежны, так что эта метафора вовсе не успокаивала. В научной литературе нервная система часто представлялась не как сложный организм, сформировавшийся за миллионы лет эволюции, но как клубок электропроводов с плохой изоляцией, где постоянно случаются короткие замыкания, а возбуждения постоянно передаются в те части тела, где им вообще не место. Карл Людвиг Шлейх хотя и признавал наличие в нервной системе «механизма торможения», драматически описывал нервное возбуждение как поджигание «бикфордова шнура». «Неврастеник», по его словам, «похож на плохо изолированную электрическую лампу с мигающим колеблющимся светом, истерик – на такую же лампу, но с короткими замыканиями, воспламенениями и взрывами». «Руководство по обращению с невротиками» 1893 года, сравнивающее нервную систему с телеграфной сетью и «находящимся под давлением паром в паровой машине», называет неврастеника «банкротом» и уподобляет нервный срыв на почве переутомления со взрывом машины под сверхдавлением. Технизированный образ человека отвечал состоянию техники своего времени и ассоциировался с образом не самого надежного и совершенного механизма. Кроме того, техника пугала и своим непостижимым многообразием. Теодор Фонтане, читая «Нервный век» Паоло Мантегаццы, подчеркнул строчки: «У нервного человека не пять чувств, а пятьсот, даже пять тысяч, и его нервы, ставшие настоящими микроскопами, телескопами, микрофонами, телефонами и гальванометрами, держат его в постоянном напряжении» (см. примеч. 124). Нервозность постоянно встречается как стиль поведения, навязанный общением и техникой: выходящие из строя технические системы зеркально отражают такие же нарушения мучительно выстроенного человеческого Я.
Из всех контактов, осуществляемых нервной системой, наибольшие тревоги вызывал контакт всех телесных зон с половыми органами. Если представлять себе деятельность нервов как движение тока по электрической цепи и искать два полюса, то напрашивается мысль о мозге и гениталиях. Американский гинеколог Чарльз А.Р. Рид в 1899 году сравнил женскую половую сферу с «центральным телеграфом, откуда провода тянутся в каждый угол и закуток и через который передаются болевые и другие сигналы»: тревожная картина, если вспомнить, что телеграфные службы считались настоящими рассадниками неврастении (см. примеч. 125).
Неудивительно, что увлечение «энергией» влияло и на восприятие сексуальности. Под «энергией» подразумевалась, среди прочего, «мужская сила», сексуальная потенция. Сексолог Иван Блох с удовольствием цитирует Георга Хирта, уже знакомого нам в качестве отца неврастеничного сына. Хирт буквально поет гимн сперматозоидам, «этим бешеным ребятам», которые, так сказать, утирают нос закону энтропии: «Трудно поверить, что в органическом мире существует что-то еще, что при такой ничтожной массе было бы столь шустрым и предприимчивым, как эти “семенные зверушки” […] как стремительно движутся они вперед, пока не достигают заветной цели и не бросаются сломя голову в штрудель яйцеклетки – воистину зрелище для богов. И сомневаться здесь в энергии – почище всякого греха!» (См. примеч. 126.)
Такое понимание энергии превращало сексуальные проблемы в серьезную патологию – ведь они свидетельствовали о нехватке энергии и таким образом связывались со всеми другими жизненными неприятностями. Для неврастении эта связь была основополагающей. Создается впечатление, что все эти «энергетические» понятия внесли в сексуальную жизнь особенно много путаницы, придав сексуальной жизни глубокую амбивалентность, гораздо более тревожную, чем прежнее религиозное отношение к сексу – уничижительное, но как минимум по-своему однозначное. Была ли сексуальная сила энергией, которую с успехом можно накопить, или ее, подобно электрическому току, надо было использовать сразу после производства? Если человек задумывался об этом, он уже не мог понять, правильно ли поступает и что для него лучше – насыщенная сексуальная жизнь или экономия спермы, т. е. кинетическая энергия или потенциальная. И все еще больше запутывалось, когда обнаруживалось, что приложение энергии, усилие не служит правильным средством для преодоления импотенции. Сегодня бросается в глаза, что потенция воспринималась тогда исключительно как проблема нервов индивида, но не отношений между партнерами. Одного этого хватало, чтобы сексуальные разочарования превратились в хроническую проблему.
Жалоба на нехватку энергии – лейтмотив множества историй болезни неврастеников. Еще прошлое поколение «отсутствие энергии» считало бы ленью, моральным дефектом. Концепт энергии немало способствовал тому, что неврастению в принципе стало возможным понимать как болезненное состояние, нуждающееся в лечении. В 1889 году в закрытое отделение клиники Эренвалля в связи с угрозой суицида доставили одного торговца. После разговора с его сестрой врач поставил диагноз нехватки энергии, который затем подтвердил и сам пациент. Годом раньше этот человек потерял отца, в возрасте 33 лет был вынужден самостоятельно продолжать его дело и не справился с этой задачей. По словам сестры, сначала он был «очень старателен», но затем у него поднялось давление, он потерял сон и «способность думать». «Вялость» – лейтмотив рассказов сестры. «Во всем, что он делал, была вялость. Он ни к чему не проявлял интереса, не мог написать самого простого письма, осанка была вялая. […] Он часто пытался объяснить, что хотел бы ринуться с головой в работу, но не мог». Он жаловался, что даже не может на вокзале «бойко» позвать носильщика. «Все мне безразлично, я для всего умер». Та же «вялость» проявлялась и в сексе. «Все чувства в половой жизни угасли. […] Сегодня он жалуется, что его яички вялые, “словно мертвые” и висят слишком низко. Он хочет расторгнуть свою помолвку […] и все время спрашивает, не угасла ли совсем его потенция». В Арвайлере у него диагностировали «полное отсутствие энергии и апатию». Он воспринял это истолкование позитивно и был «убежден, что вновь обретет энергию». К сожалению, его новый прилив энергии длился недолго (см. примеч. 127).
