Примеры можно перечислять до бесконечности. «Энергии», – ответил в 1906 году в Айхберге меланхоличный помощник мясника на вопрос, чего ему не хватает. Этот человек забивал волов, получал сдельную зарплату и совершил попытку самоубийства. Далее разговор шел так: «Вам грустно?» – «Да». – «О чем вы грустите?» – «Я не знаю, не могу сказать, из-за чего, это все нервы». Связь между «энергией» и «нервами» стала понятна для всех. В 1909 году один рабочий в Шарите на вопрос о самочувствии ответил, что ему лучше, но «только не хватает энергии и нервов». Бывший парикмахер, 30 лет, раздраженный собственной жизнью и уже несколько лет страдавший алкоголизмом, в 1910 году отвечает в Шарите на вопрос о своем расстройстве: «Страх, страх, страх». На вопрос, упрекает ли он себя: «Да, я всегда себя упрекал. Я сам виноват, что у меня все так плохо». Несчастная любовь лишила его всякой радости в жизни. Теперь он упрекает себя в том, что «у него нет больше энергии». Теперь он работает мойщиком окон и уже не может вернуться к профессии парикмахера, потому что «у него нет энергии». Юрист, 32 лет, получивший уже восемь санаторных курсов и снова собиравшийся в Бельвю, на призыв доктора собрать в кулак всю свою энергию, возразил: «Вы говорите об энергии, но у меня ее нет ни на грамм. У меня нет никакой моральной силы, я нуждаюсь в контроле и руководстве. Это повторял Форель. […] Я не рискую в одиночку перейти через дорогу, обменяться с незнакомым человеком парой слов – а вы говорите об энергии, которую мне надо собрать». В отличие от парикмахера с его самообвинениями, для него понятие энергии не содержит призыва к силе воле в смысле «Стань энергичным!» Напротив, человек, лишенный энергии, может не больше, чем автомобиль с пустым баком (см. примеч. 128).
Существовали разные варианты того, как можно было развить понимание энергии и внедрить его в собственную жизнь. Парадигматический контраст задают фигуры Рудольфа Дизеля и Вильгельма Оствальда. Оба и в технике, и в жизни стремились к прогрессу, к максимальному использованию энергии, и на обоих понятие «энергия» оказало сильнейшее духовное влияние, но совершенно по-разному.
Дизель с конца 1880-х годов увлекся идеей качественно повысить эффективность двигателя за счет перехода к более высокому давлению. В то же время сама его жизнь становилась все более оживленной и суетливой. Всемирная выставка 1889 года в Париже повергла его в состояние мучительного возбуждения: однажды, как он сам писал, с ним случился «такой кризис головной боли», что он «прямо в разгар выставки убежал, поймал дрожки и примчался к врачу перед окончанием приема». К его словам: «Я так загнан, что больше не могу», сын Ойген добавляет: «Эпоха неврастении держала его в своих когтях». В 1898 году «последовал срыв нервной системы, прежде всего мозга, пришедшего в тяжелое состояние возбуждения и вместе с тем изнеможения»; врачи диагностировали Neurasthenia cerebralis. Сын не устает описывать, как отец, преследуемый «жестоким призраком прежнего перенапряжения», довел до предела принцип самовозгорания и повышения эффективности за счет усиления давления: и в своем моторе, и на самом себе. Пользуясь модным в то время выражением, он относит своего отца к людям «высокого давления», страдавшим не от депрессии, а от «сверхпрессии». Он видит в отце воплощение типичной для индустриальной эпохи психомоторики: «умение открывать новые источники энергии заставляло, как под гипнозом, высвобождать все больше энергии» (см. примеч. 129).
Вильгельм Оствальд был известен в первую очередь как пионер физической химии; концепт энергии привлек к себе его внимание высокой интегративной ценностью – как мост между физикой и химией. Однако это оказалось лишь прелюдией. Около 1890 года, прогуливаясь по берлинскому Тиргартену в «солнечном свете изумительного весеннего утра», он, по его собственным воспоминаниям, пережил «подлинную троицу, сошествие духа», – настроение, которое он мог сравнить только с «самыми высокими чувствами» «весны своей любви». Что же произошло? На него, как озарение, снизошло понимание, что концепт энергии открывает ключ ко всем областям жизни. «Мышление в категориях энергии», писал он позже, овладело «часть за частью всем моим разумом»; это «расширение энергетического мировоззрения» происходило «почти автоматически». Особенно смелым и рискованным был переход от физики к психологии: «Трактовка психологических явлений в категориях энергии представляет собой особенно яркий пример уже упомянутого выше свойства энергетики – проникать подсознательно и почти против воли человека как объясняющий принцип в области, которые кажутся совсем далекими от него». Он наблюдал, как сильно и внушительно подействовала эта идея на него самого и открыто признавал, что «оплодотворение» его «общих воззрений концепцией энергии», прежде всего, объяснялось его «личными потребностями и нуждами». Не удивительно, что он обнаружил «энергию» и в нервах, придав тем самым решающий импульс учению об энергии. «Лишь учение Оствальда о нервной энергии, – пишет автор статьи в “Die Zukunft” в 1908 году, – обеспечило понятие энергии подлинным фундаментом и сделало его общим знаменателем всех явлений, включая психические».
Вслед за «энергетическим» озарением последовал энергетический коллапс: в 1895 году у Оствальда, которому на тот момент было всего лишь 46 лет, начинается потеря трудоспособности со всеми симптомами неврастении, вызванной длительным перенапряжением мозга. Сначала он делает перерывы в работе, а в 1905 году, когда во время лекций у него начали случаться «постыдные просчеты» и его стали упрекать в пренебрежении профессорскими обязанностями, окончательно оставляет преподавание. Его мемуары вызывают подозрение, что он и без того утратил желание заниматься химией и делами университета, и состояние нервов дало ему возможность осуществить мечты о свободе и счастье. Он уединился в своем сельском поместье в Гросботене, которому когда-то дал имя «Энергия». «Усадьба всегда была для меня средством обрести новую энергию, когда моя собственная иссякала, и потому не могла получить более подходящего имени». Для его внуков «понятия энергии и рая» в этой сельской идиллии стали означать «приблизительно одно и то же». Большая часть трудов и меньше всего радости выпали при этом, как он признавался, на плечи его жены. Она жаловалась, что дом, несмотря на свои 18 комнат, не имел даже столовой: Оствальд, совершенно неуемный даже в сельском поместье, все помещения занял под свою работу. В деревне люди спрашивали, зовут ли «Энергией» его самого или его жену: в то время это понятие еще не вошло в повседневный немецкий язык.
В «Энергии» Оствальд сформулировал свой «энергетический императив»: «не транжирь энергию, применяй ее по делу». До требований вообще не совершать никаких превращений энергии Оствальд не дошел: его понимание «энергии», в которое входило и представление о жизненной энергии человека, препятствовало такой точке зрения. В каком-то смысле его трактовка энергии будила страхи перед ее потерей, как будто каждое действие в жизни человека оплачивается нарушением телесной энергии; вместе с тем, его учение настойчиво внушало мысль, что полноценная жизнь сама по себе означает высокий расход энергии. При случае он даже называл наслаждение, получаемое за счет затраты энергии, «героическим счастьем», а удовлетворение от экономии энергии, напротив – «куриным», или «филистерским», счастьем.
