И Таня прибегла к вранью:
— Он тебя звал! Сказал, это срочно!
С тяжким вздохом сестрёнка направилась к двери. Но, не дойдя до неё, обернулась.
— Ма! — поджав свои пухлые губки, сказала она, — А Танька мне велик свой не даёт!
— Ну и правильно делает, — буркнула мать, взглянув на неё исподлобья.
Олеська застыла на месте. Глаза её округлились:
— Почему?
— Убьёшься ещё! — ответила мама.
Спровадив сестру, Таня присела в изножье больничной постели. Она посмотрела на тумбу, где остался пакет с апельсинами. Здесь не было запаха медикаментов. И палата, с её светлым жилым интерьером была больше похожа на спальню. Пожалуй, здесь было гораздо уютней, чем дома! По крайней мере, просторнее и чище. Но, дом есть дом! Даже если под ванной разрастается плесень, а кухонный стол по ночам атакуют рыжие тараканы. Даже если соседи за стенкой, день и ночь грозятся зарезать друг друга. Даже если твой собственный угол настолько мал, что в нём не поместится кресло и столик для чтения. Ты всё равно дорожишь им! Ведь он всё-таки твой…
— Мам…, — начала, было, Таня.
Но мать, точно ждала провокации. Из её бледных губ зазвучали упрёки и жалобы! Они касались как медицины в целом, так и отдельно взятых её представителей. Она высказалась об их компетенции и неумении ставить диагноз. Назвала «коновалами» и велела им всем лечить «парнокопытных».
Таня взглянула на мать, упрямый профиль которой почти сливался по цвету с подушкой. Брови собраны в хмурую «галочку». Губы сжаты, что повествует о нежелании идти на уступки. Она тяжко вздохнула, понимая, что в таком состоянии спорить с матерью бесполезно.
— Есть независимые лаборатории, — сказала она примирительным тоном, — Можно сдать анализ повторно.
— Я не больна! — заартачилась мама и поправила сальные пряди. — А если они не могут вылечить ногу, то, как им стыда хватает ставить мне рак?
— Они не могут как раз из-за рака, — попыталась вмешаться Таня. Но её аргумент был раздавлен грозным маминым возгласом:
— Они бездари! Вот и всё!
Таня встала, взяла апельсин из пакета. Сладкий цитрусовый аромат распространился по комнате.
— Ты хоть ела? — спросила она.
Мать, сменив гнев на милость, махнула рукой:
— Я их больничную манку терпеть не могу!
Рукава однотонной сорочки топорщились в разные стороны. В таком виде она вызывала сочувствие. И Тане так захотелось обнять её! Однако, поймав мамин взгляд, она передумала. Дать волю чувствам означало — дать слабину. А любое проявление слабости в их семье считалось зазорным.
— Может быть, хочешь чего-нибудь? — осторожно спросила она.
— Домой хочу! — раздражённо ответила мама и с таким отвращением оглядела свою первоклассную «келью». Как будто вместо отдельной палаты она почивала на нарах. Чего стоило Тане добыть эту малость, в надежде на то, что в комфортных условиях мама скорее пойдёт на поправку.
— Ой! — всполошилась она, посмотрев на часы, — Мне на работу пора!
Мать отмахнулась:
— Иди! И Олеське скажи, пусть зайдёт! Свой позорный дневник заберёт.
Таня кивнула и с облегчением вышла в сияющий белыми стенами коридор. По лестнице вниз она шла, держась за перила. Тяжесть смертного приговора висела на шее ярмом. Словно только сейчас она вдруг осознала всю его необратимость. «Рак» — об этой болезни Таня когда-то читала, надеясь, что такая напасть никогда не коснётся её семьи. Им и так досталось по жизни! Отцовское сердце работало слишком усердно, и в один из обычных мартовских дней дало первый сбой. Такая «поломка» почти не имела последствий, и кардиолог заверил, что состояние в норме.
Второй из врачей, взявший отца на поруки, отчитывал их за халатность. Но боли в груди он объяснил патологией лёгких. Папа всегда «проповедовал» ЗОЖ, не курил и очень редко касался спиртного. Когда он умер, мать объявила бойкот медицине! А также мужчинам без вредных привычек. Что говорить! Отчим был антиподом отца. Возможно, поэтому их сомнительный с точки зрения Тани, союз держался уже почти десять лет.
На крыльце примостились голуби. Кто-то бросил огрызок буханки, и пернатые пировали, поочерёдно прикладываясь к пушистому мякишу. Денёк был чудесный! Солнце медленно расправляло свои косые лучи, лёгкий бриз шевелил листву на деревьях. Так хотелось сбежать к морю, на пляж. Но в этот день была её смена. До начала которой оставалось всего полчаса.
Таня шагнула на улицу, и глоток свежего воздуха, бодрящий и упоительный, вернул её к жизни. Вокруг было много людей, но среди прочих фигур выделялась одна. Её невзрачные очертания Таня могла различить по отдельным приметам. Таковой была плешь, заметная только сзади. А также «бойцовская стойка», пережиток военного прошлого. Отчим хромал, его списали «в запас» из-за травмы. Возможно поэтому он и за́пил, не найдя себя на гражданке.
Леська была рядом с ним. Пребывая в мире фантазий, сестрёнка кружилась на месте, любуясь тем, как развевается юбка её сарафана. Таня приблизилась нехотя. Игнорируя отчима, она обратилась к сестре:
— Иди дневник забери! И не долго! А то опоздаешь в школу.
Он взглянул на неё исподлобья. Двумя пальцами извлёк изо рта папиросу. Фаланги были помечены буквами и вместе представляли собой имя «Боря». Своеобразная памятка на случай крайнего опьянения.
Леська вприпрыжку отправилась за дневником. И они остались один на один. Отчим молчал, глядя перед собой. Рукава его серой ветровки были небрежно завёрнуты. Но в этой небрежности не было лоска! При всей своей мощи он не был похож на породистого скакуна. Скорее на мерина, который давно потерял презентабельный вид.
Таня уже собиралась уйти, как вдруг он сказал, тоном безрадостным и почти безразличным:
— Ты думаешь, я не люблю твою мать?
Она замерла, оставив этот вопрос без ответа. Возможно, он говорил сам с собой, так как далее прозвучала ещё более неправдоподобная фраза.
— Я может быть только её и любил, — услышала Таня. Отчего-то ей стало неловко! Как будто случайно, сама того не желая, она вторглась в чужое пространство.
Он повернулся. Налитый свинцом, его взгляд прошёлся по ней сверху вниз.
— Я без неё не смогу, — хрипло выдохнул он.
Потерянный и даже какой-то жалкий, он возвышался над ней, будто каменный истукан. Таня молчала, не в силах ответить.
Отчим сгорбился, сунул руки в карманы. Лицо исказила ухмылка:
— Она упрямая, как осёл. С места не сдвинешь!
— Ослица, — поправила Таня.
Он, кажется, даже её не услышал. Посмотрел на фактурное здание, двери которого то и дело хлопали, впуская всё новых клиентов.
— Как думаешь, можно верить этим? — на манер матери он не стал называть их врачами. И эта внезапная солидарность заставила Таню задуматься.
