— С того момента, как получу одежду — сорок пять секунд.
— Да ты, оказывается, остряк, внучек, — засмеялся Григорий Михайлович.
— Я не шучу… — Я застопорился, не зная, как его назвать.
— Дед, — подсказал Григорий Михайлович.
Я кивнул:
— … дед.
— Через полчаса жду у себя в кабинете. Нам предстоит обсудить немало.
Глава 2
Большие надежды
Одежду мне подала Китти — притащила откуда-то из соседней комнаты. Осведомилась, не нужна ли помощь, а получив категорическое «нет», удивилась и, кажется, расстроилась. Но спорить не посмела, вышла.
Я надел светлую рубашку с открытым воротом и широкими рукавами. Такие же светлые брюки. Ремня не было. Головного убора тоже. А обуться мне предлагалось в войлочные туфли на мягкой подошве, богато украшенные вышивкой.
В такой одежде я чувствовал себя крайне неуютно.
Броский — незаметен будет разве что на снегу, — непрактичный цвет. Комок грязи или капля крови — и этот, с позволения сказать, костюм будет безнадёжно испорчен. Дурацкие широкие рукава. Вместо обуви вовсе какое-то недоразумение — будем надеяться, что это домашний вариант, и для выхода предполагается что-то другое. Хотя, будь у меня выбор, я предпочёл бы чему угодно привычную полевую форму. А вдобавок ещё и волосы! Я взъерошил шевелюру. Густые, темные, они доставали мне до плеч.
Я взглянул на напольные часы, стоящие в углу — массивную башню из светлого дерева. По циферблату, размером с хорошее блюдо, неспешно двигались золотые стрелки. С того момента, как Китти принесла одежду, прошло едва ли пять минут. А значит, время у меня ещё есть.
Я направился в санузел. Осмотрел полку, обильно уставленную самыми разнообразными средствами для ухода за лицом, телом и чёрт знает, чем ещё. И быстро обнаружил то, что искал — бритвенный станок. Выглядел он, как новый — вряд ли Косте, в его шестнадцать лет, часто приходилось бриться.
Это хорошо. Значит, лезвия должны быть острыми…
* * *
— Боже, Костя! Что ты с собой сотворил?!
Дед, стоявший возле внушительных размеров лакированного овального стола, казалось, был готов свалиться с инфарктом. Нина, застывшая у другого края стола, ни в чём ему не уступала. Я даже и не думал, что можно так легко шокировать аристократов.
— Всего лишь привёл себя в порядок, — развёл я руками и прошёл к ближайшему креслу.
Я обрил голову с двух сторон, посредине заплёл косу. Теперь хоть что-то в зеркале напоминало мне о себе самом.
— Это немыслимо — представителю древнего рода ходить в таком виде! — Дед побагровел от негодования.
— Полагаю, что совершу здесь ещё немало немыслимых поступков.
Я уселся в кресло.
Мой взгляд встретился с негодующим взглядом деда. Я знал, что среди подпольщиков ходят легенды о знаменитом «тяжёлом» взгляде Капитана Чейна. Выдержать его могли немногие. Но дед, похоже, не собирался мне уступать. Один глаз — чёрный, другой — голубой. И взгляд — такой же тяжёлый. Глядя в морщинистое лицо старика, я будто смотрел в странное, но правдивое зеркало — показывающее, как буду выглядеть через несколько десятков лет я сам. Если доживу, конечно.
— Не волнуйся, дядюшка, — поспешно вмешалась в наше противостояние Нина. — В моём магическом арсенале есть средства, которые позволят вернуть Костиному облику прежний вид.
— Мой облик никогда не будет прежним, — покачал головой я. — Как бы вам этого ни хотелось. Я буду выглядеть так, как считаю нужным. Вы собирались обсудить что-то важное, верно? Предлагаю не терять время.
Григорий Михайлович сел… нет, практически упал на стол, обхватив голову руками. Вздохнул, ни к кому не обращаясь:
— Вот теперь я начинаю думать, что всё это было глупой затеей.
— Только теперь? — не удержалась от подколки Нина.
Мне это представление начало надоедать. Я нахмурился:
— «Мятущийся дух» — ты ведь так меня назвал, верно? Призывая, ты сказал, что моя борьба не окончена. И вот я здесь — а ты устраиваешь сцену из-за причёски? Я что, должен был работать моделью?
— Ты должен был представлять род Барятинских при императорском дворе! — рявкнул дед. И, опустив руки, уставился на меня.
Я моргнул от неожиданности.
— Прошу прощения… Что?
Какой ещё двор, какое «представлять»? Революционер — при дворе?! Мятежнику, жизнь положившему на то, чтобы свергнуть власть Концернов — плясать перед императором? Они тут что, совсем с горя умом тронулись? Нашли, чей дух призывать.
Григорий Михайлович сделал над собой усилие. Он слез со стола, обошёл его — походка сделалась старческой, шаркающей, и я ощутил смутный укол вины, — и остановился по ту сторону. Подняв голову, посмотрел на портрет на стене.
Я слышал, что всякого рода чиновники и начальники сколько-нибудь серьёзных предприятий раньше вешали на стены в кабинетах портреты президентов. Однако в моём мире эта эпоха давно прошла. Президенты мало где остались, а там, где остались — выполняли марионеточные функции. Миром правили Концерны. Концернами — совет директоров, над которым возвышался Глава. Он не требовал, чтобы его портреты висели в кабинетах. Всё, что интересовало Главу — прибыльность предприятий.
На портрете в кабинете Григория Михайловича был изображен немолодой мужчина с усами и пронзительным взглядом. Белый мундир, ордена, золотые эполеты, голубая лента через плечо. В руках мужчина держал золотой жезл с двуглавым орлом на вершине.
— Это — ваш президент? — попытался угадать я.
Григорий Михайлович опустил голову и тихо засмеялся. Кажется, у него начиналась истерика.
— Это — Божию Милостию Император Всероссийский Александр Четвёртый Романов, — сказала Нина. Негромко, но с таким возмущением, как будто я спутал ружьё с винтовкой.
— Ясно, — кивнул я. — Александр Четвёртый, Император. Значит, он — главный.
— Не всё так просто… — Нина покосилась на деда, но тот всё ещё был не в себе, и она продолжила сама: — Государь — сильнейший маг Империи, но он не правит единолично. Есть ближний круг дворян… Есть…
— Есть белые и чёрные маги! — сказал дед. Он резко обернулся. — Испокон веков тех и других в ближнем кругу было поровну, и наше отечество процветало! Но в последние столетия белых магов становится всё меньше, они слабеют. Тогда как чёрные, наоборот, входят в силу. Сейчас их в ближнем кругу — одиннадцать, против восьми белых. Это — большинство голосов по всем вопросам! И Государь вынужден принимать во внимание их мнение. Если так пойдёт дальше, вскоре наш мир превратится в твой. В ослеплённую жаждой личной наживы собаку, самозабвенно кусающую себя за хвост! Хорошо хоть, я до этого не доживу.
— Дядюшка, перестань так говорить, — подбежала к нему Нина.
