Шелк не двигался, пока талос не исчез за углом ближайшего флигеля; тогда он встал, опять перешагнул через зубцы, высвободил веревку и расщепленный сук, бросил их вниз и прыгнул вслед за ними.
Согнув колени, он приземлился на высушенную жарой землю и, вспомнив уроки детства, тут же перекатился вперед; тем не менее подошвы ног как будто обожгло огнем, и он неподвижно растянулся на траве.
Задние ворота, к которым вела белая дорога, оказались металлической решеткой с частыми прутьями. Колокольчик у дверей мог (или нет, подумал Шелк) вызвать из дома слугу-человека. Внезапно наплевав на все, он потянул за шнурок и, пока колокольчик зло звякал над его головой, глядел через щель, размером в четыре пальца, ожидая того, кто явится на зов. Ни одна собака не залаяла. На мгновение Шелку показалось, что он уловил блеск глаз в тени большой ивы, росшей на полдороге между стеной и домом; но образ исчез слишком быстро, чтобы ему можно было доверять, а глаза (если это были глаза) мелькнули на высоте не меньше семи кубитов.
Появился талос, поднял ворота и проревел:
— Кто ты?
Шелку показалось, что талос наклонился вперед, когда на него уставились дула жужжалок, и он поглубже натянул на голову шляпу.
— Тот, кто принес сообщение для Крови, твоего хозяина, — объявил он. — Убирайся с моего пути, — и быстро шагнул под ворота; теперь их нельзя опустить, не раздавив его. Он никогда не был так близко к талосу и, чтобы утолить любопытство, протянул руку вперед и коснулся угловатой плиты, заменявшей гигантской машине грудь. К его удивлению, оказалось, что она слегка теплая.
— Кто ты? — опять проревел талос.
— Ты спрашиваешь мое имя или пароль? — ответил Шелк. — У меня есть оба.
Хотя, казалось, талос вообще не пошевелился, внезапно он оказался совсем рядом, так близко, что его грудная плита коснулась одежды.
— Отойди!
Без всякого предупреждения Шелк обнаружил, что опять вернулся в детство и стал ребенком, стоящим перед невнимательным кричащим гигантом, взрослым. В сказке, которую мать читала ему, храбрый мальчик бросался между ног гиганта. И сейчас это было вполне возможно. Бесшовные черные ленты, на которых стоял талос, поднимали его стальное тело по меньшей мере на три кубита над травой.
Сможет ли он обогнать талоса? Шелк облизал губы. Нет, если он так же быстр, как поплавки. Так ли это? Но если талос решит стрелять, это будет не важно.
Грудная плита толкнула его назад, он покачнулся и едва не упал.
— Убирайся!
— Скажи Крови, что я здесь. — О нем уже точно сообщили; будет лучше, если покажется, что он сам этого хочет. — Скажи ему, что я принес информацию.
— Кто ты?
— Ржавчина, — прошептал Шелк. — А теперь дай мне войти.
Внезапно талос плавно откатился назад. Ворота упали вниз, просвистев в пяди перед его лицом. Очень возможно, что существует пароль — слово или знак, который требует немедленного подчинения. Но, безусловно, не ржавчина.
Отойдя от ворот, он с некоторым удивлением заметил, что у него дрожат ноги. Заговорит ли с ним талос, если он позвонит у главных ворот? Очень вероятно; и хуже не будет, если он это узнает — задняя стена виллы оказалась бесперспективной.
Идя вдоль стены по длинной дорожке, которая должна была привести его к главным воротам, Шелк думал о том, что Гагарка (и, следовательно, все другие представители его профессии) попытался бы войти сзади; прозорливый архитектор мог предвидеть опасность и принять дополнительные меры предосторожности.
В следующее мгновение он сделал себе выговор за эту мысль. Да, Гагарка никогда бы не осмелился воспользоваться главными воротами, но Гагарка не испугался бы талоса так, как он. Шелк представил себе грубое хмурое лицо Гагарки, суженные глаза, длинные широкие уши и массивный, плохо побритый подбородок. Безусловно, Гагарка очень осторожен. Но никогда ничего не боится. И, что еще более важно, Гагарка верит в доброту богов, в их великодушную личную заботу, — а он, проповедник по профессии, мог только пытаться в это поверить.
Тряхнув головой, он вытащил четки из кармана штанов, пальцы успокаивающе коснулись их гладкой полированной поверхности и раскачивавшегося полого креста. Девять декад, каждая для молитвы и просьб к главным богам, и еще добавочная, не посвященная никому, с которой свисал пустой крест. В первый раз ему пришло в голову, что в каждой декаде по десять бусинок. Неужели Девять когда-то были Десятью? Он отогнал еретические мысли.
Сначала крест.
— Тебе, Великий Пас…
В пустом X-образном пространстве была заключена тайна; во всяком случае, в этом признался один из его учителей, загадка далеко за пределами съемных перекладин, которые он показывал самым маленьким девочкам и мальчикам в палестре и использовал (как и всякий авгур), чтобы проверить и укрепить священные соединения. К несчастью, учитель не счел нужным доверить ему секрет и, скорее всего, не знал его сам — если этот секрет вообще существовал. Шелк отогнал воспоминание, престал щупать загадочную пустоту полого креста и прижал его к груди.
— Тебе, Великий Пас, подношу я свое бедное сердце и мой дух, мое сознание и все, во что я верю…
Трава поредела и исчезла, ее заменили странные маленькие растения, похожие на многослойные зеленоватые зонтики; они казались здоровыми и цветущими и, тем не менее, рассыпались в пух и прах, когда Шелк ступал на них.
* * *
Главные ворота Крови сулили не больше, чем задние, даже наоборот — из-за глаза в черном металлическом ящике, блестевшем на самом верху их арки. Если он позвонит, Мускус или кто-нибудь вроде него не только увидит его, но и, без сомнения, учинит ему допрос, говоря через рот того же самого ящика.
Больше пяти минут, сидя на удобном камне, Шелк растирал ноги и думал о целесообразности дать допросить себя глазу, то есть неизвестному инквизитору, который будет рассматривать его через глаз. Шелк знал, что является менее чем умелым лжецом; и когда он попытался состряпать рассказ, который мог бы заставить Кровь пригласить его, то с ужасом понял, насколько бледно и неубедительно звучит даже лучшее из того, что он смог придумать. Постепенно, с некоторым облегчением, он пришел к выводу, что это безнадежно; он войдет в виллу тайком — или не войдет вообще.
Вновь надев ботинки, он встал, прошел еще сотню шагов вдоль стены и опять закинул раздвоенную ветку на ее зубцы.
Как и описывал Гагарка, главное здание имело два этажа, в то время как флигели, судя по рядам окон, три, хотя главное здание было почти таким же высоким, как и флигели. Все они были выстроены из такого же гладкого сероватого камня, как и стена, и все три были настолько высокими, что забросить сук на крышу любого из них казалось совершенно невозможным. Чтобы войти прямо в них, нужно было отпереть дверь или влезть в окно нижнего этажа; именно так он и другие мальчики забрались в пустой дом за несколько лет до того, как он уехал в схолу. Он вздрогнул от этой мысли.
