Птица вопила и трепыхалась, пока Журавль занимался ее раненым крылом.
— Вывихнуто, — сказал он. — Как если бы ты вывихнул локоть. Я поставил его на место, но я хочу наложить шину, чтобы она не могла двигать им прежде, чем оно заживет. Тем временем ей лучше оставаться внутри дома, иначе о ней позаботятся кошки.
— Тогда она, наверно, осталась внутри по своей воле, — сказал Шелк.
— Внутри, — повторила птица.
— Твоя клетка сломана, — строго сказал Шелк, — и я, конечно, не собираюсь закрывать все эти окна и испечься от жары только для того, чтобы ты не могла вылететь.
— Нет летать, — уверила его птица. Журавль порылся в сумке.
— Надеюсь, что нет. — Шелк снял одеяло с окна в сад, открыл окно и свернул одеяло.
— Когда ты должен встретиться с Кровью в желтом доме? — спросил Журавль.
— В час дня, в точности. — Шелк отнес одеяло в селлариум; вернувшись, он добавил: — Похоже, я опоздаю, но сомневаюсь, что он сделает мне что-то более плохое, чем пожалуется на это.
— Молодец. Он сам опоздает, насколько я его знаю. Он любит, чтобы все уже были на месте, когда он появляется. Сомневаюсь, что он придет раньше двух.
Подойдя к окну на Серебряную улицу, Шелк снял тряпку для мытья посуды и кухонное полотенце и открыл окно. Оно было зарешечено, от воров, и ему пришло в голову, что он сам в буквальном смысле слова сидит в клетке, в старом четырехкомнатном здании, которое его научили называть домом. Он отогнал от себя эту мысль. Если носилки Журавля и были на Серебряной улице, сейчас их там уже не было; нет сомнения, что майтера Мрамор справилась с поручением и они ждут на Солнечной улице.
— Это надо было сделать. — Журавль покрутил в руках маленький кусок какого-то синего пластика. — Ты будешь готов, когда я вернусь?
Шелк кивнул, потом пощупал свою челюсть.
— Я должен побриться. И буду готов.
— Отлично. Я опоздаю, и девицы чокнутся, если не смогут пройтись по магазинам. — Журавль использовал последнюю, почти невидимую ленту, которая должна была удерживать маленькую шину на месте. — Это свалится через несколько дней. Тогда дай ей полетать, если она захочет. Если она любит соколов, то быстро обнаружит — любой сокол хороший судья в том, чего она может и чего нет.
— Нет летать, — объявила птица.
— Не сейчас, это точно. Если бы я был тобой, сегодня я бы даже не двигал этим крылом.
Шелк уже думал о другом:
— Бесовская одержимость, верно? В желтом доме?
Журавль повернул к нему лицо:
— Не знаю. Что бы это ни было, я надеюсь, что тебе с этим больше повезет, чем мне.
— А что там происходит? Прошлой ночью мой водитель и я слышали там крик, но мы не вошли внутрь.
Маленький целитель приложил палец к губам:
— Есть тысячи причин, почему девушки могут кричать, особенно одна из этих девушек. Может быть, пятно на ее любимом платье, плохой сон или паук.
Крошечная иголочка боли проникла из-под повязки; Шелк открыл узкий шкаф, закрывавший острый северный угол кухни, и вынул табуретку, на которой сидел патера Щука во время еды.
— Вряд ли Кровь хочет, чтобы я изгнал бесов из снов его женщин.
Журавль с треском закрыл медицинскую сумку.
— На самом деле никто, кроме самой женщины, не может захватить сознание, хотя люди вроде тебя говорят об «одержимой злым духом» женщине. Само по себе сознание является простой абстракцией — удобной выдумкой, вот и все. Когда я говорю, что человек потерял сознание, я имею в виду не более того, что некоторые его ментальные процессы приостановлены. Когда я говорю, что человек пришел в сознание, я имею в виду, что они возобновились. Ты не можешь захватить абстракцию, это не город, который можно завоевать.
— Секунду назад ты сказал, что сама женщина захватывает его, — заметил Шелк.
Журавль в последний раз поглядел на раненую птицу и встал.
— Значит, тебя действительно научили чему-то еще, кроме всего этого хлама.
Шелк кивнул:
— Да, это называется логикой.
— Верно. — Журавль улыбнулся, и Шелк, к собственному изумлению, обнаружил, что врач ему нравится.
— Ну, если я собираюсь посмотреть на твою больную девочку, мне лучше бежать. Что с ней? Жар?
— Мне показалось, что ее кожа слишком холодная, но ты об этом сможешь судить лучше, чем я.
— Будем надеяться. — Журавль взял сумку. — Давай поглядим — через переднюю комнату я выйду прямо на Солнечную улицу, верно? Может быть, мы поговорим побольше, когда пойдем в заведение Орхидеи.
— Обрати внимание на заднюю сторону ее шеи, — сказал Шелк.
Журавль задержался в двери, бросил на него вопрошающий взгляд, потом поспешил наружу.
Негромко бормоча молитвы за Ворсянку, Шелк вышел в селлариум, захлопнул дверь, которую Журавль оставил открытой, и закрыл ее на засов. Подойдя к окну, он увидел носилки Журавля. Майтера Мрамор возлежала рядом с бородатым целителем, ее полное решимости металлическое лицо стремилось вперед, как будто она сама несла носилки одной только силой мысли. Пока Шелк глядел, носильщики пустились рысью и исчезли за оконной рамой.
Он попытался вспомнить, существует ли правило, запрещающее сивиллам ездить в носилках с мужчиной; похоже, что такое есть, но он никак не мог вспомнить точную формулировку. С практической точки зрения он не видел причины возражать, пока занавески подняты.
Львиноголовая трость лежала рядом со стулом, на котором он сидел, пока Журавль осматривал его. Шелк рассеянно поднял ее и махнул ей в воздухе. Пока повязка действует, он в ней не нуждается или, по меньшей мере, почти не нуждается. Но он решил, что в любом случае она должна быть под рукой; особенно она будет полезна, когда потребуется восстановить повязку. Он опять прислонил ее к двери на Солнечную улицу, чтобы не забыть дома, когда они вместе с Журавлем отправятся в желтый дом.
Несколько пробных шагов опять показали, что с наложенной повязкой Журавля он может ходить почти так же хорошо, как всегда. Похоже, не было никаких причин не нести тазик с теплой водой наверх и не бриться так, как он обычно делал. Он опять вошел в кухню.
Ночная клушица, все еще сидевшая на столе, вскинула голову и вопросительно посмотрела на него.
— Птица голод, — сказала она.
— Я тоже, — ответил Шелк. — Но я не буду есть вплоть до полудня.
— Уже.
— Да, похоже на то. — Шелк поднял крышку плиты и заглянул в топку; на этот раз там тускло светилось несколько угольков. Он осторожно подул на них, добавил охапку сломанных прутьев разломанной клетки, размышляя о том, что ночная клушица оказалась умнее, чем он себе представлял.
— Птица голод.
