— Да, не любят, — сказал ей Шелк.
— Ты еще ничего не видел, патера. Мы не такие плохие, как ты думаешь.
Шелк покачал головой:
— Я вообще не считаю, что ты плохая, Орхидея, и боги тоже так не думают. Если бы они считали тебя плохой, ты могла бы делать что угодно — их бы это не взволновало. Они ненавидят все зло, которое ты творишь, — и все, которое творю я, — потому что видят, что мы можем делать добро.
— Ну, тогда я думаю, что, может быть, они послали этого беса, чтобы свести с нами счеты. — Орхидея опять свистнула. — Где эта девица!
— Боги не посылают нам бесов, — сказал ей Шелк. — На самом деле они уничтожают их, когда встречают, стирают из Главного Компьютера. По меньшей мере так говорит легенда. Она записана в Писаниях, и я принес их с собой. Хочешь, я прочитаю тебе отрывок? — Он потянулся за очками.
— Нет. Просто расскажи мне так, чтобы я могла понять.
— Хорошо. — Шелк расправил плечи. — Как ты знаешь, виток сотворил Пас. Закончив, он пригласил свою королеву, пять дочерей и двух сыновей, а также нескольких друзей, чтобы разделить его с ними. Однако…
По другую сторону ярко освещенной солнцем двери кто-то в ужасе завопил.
Орхидея с потрясающей скоростью выскочила из кресла. Слегка прихрамывая и повторяя себе приказ Журавля «никакого бега», Шелк последовал за ней, идя так быстро, как только мог.
На дворик выходили двери обоих этажей. Пока он искал источник волнения, ему показалось, что целая компания молодых женщин — в разной степени раздетых — влетала и вылетала из них, хотя он и старался как можно меньше смотреть.
Мертвая женщина лежала на середине пролета на расшатанных ступеньках, нисходящих, словно трап, с провисшей галереи; она была полностью раздета, пальцы ее левой руки схватились за рукоятку кинжала, торчавшего из ее ребер под левой грудью. Ее голова была так резко вывернута в сторону Шелка, что тому показалось, будто шея сломана. Он обнаружил, что ее странно искривленное лицо ужасно и, одновременно, знакомо.
Несмотря на всю свою подготовку, он, прежде чем начать раскачивать четки, накрыл ее лицо своим носовым платком.
Каким-то образом это успокоило женщин, хотя кинжал, нанесенная им рана и кровь, сочившаяся из нее, никуда не делись.
— Кто это сделал? Кто заколол ее? — крикнула Орхидея, и брюнетка с отекшими глазами, такая же нагая, как и женщина, распростершаяся на ступеньках, произнесла, слегка растягивая слова:
— Она сама, Орхидея, она убила себя. Воспользуйся головой. А если ее у тебя нет, глазами.
Встав на колени на залитой кровью ступеньке, находившейся ниже головы мертвой женщины, Шелк стал раскачивать четки, сначала вперед-назад, а потом из стороны в сторону, таким образом изображая знак сложения.
— Я приношу тебе, дочь моя, прощение всех богов. Вспомни слова Паса, который сказал: «Поступайте по моей воле, живите в мире, умножайтесь и не ломайте мою печать. Тогда вы избегните гнева моего. Идите добровольно, и любое зло, которое вы сотворили, будет прощено». О дочь моя, знай, что сам Пас и все более младшие боги разрешили мне прощать от их имени. И я прощаю тебя и отпускаю все твои грехи и преступления. Они стерты. — Теперь Шелк начертил четками знак вычитания. — Ты благословлена. — Качнув головой девять раз, как предписывал ритуал, он опять начертил в воздухе знак сложения.
Где-то справа женский голос негромко бормотал ругательства; богохульство и мат следовали друг за другом:
— Сунь в рот Пас трахни тебя Пас сутенер Пас рогоглотательница ‘Хидна полижи меня Пас… — Шелк решил, что говорившая сама не знает, что говорит, и, может быть, вообще не осознает, что разговаривает.
— Умоляю тебя простить нас, живых, — продолжал он и еще раз изобразил четками знак сложения над лицом мертвой женщины, прикрытым платком. — Я и многие другие часто были несправедливы к тебе, дочь моя, совершали ужасные преступления против тебя и много раз оскорбляли тебя. Не держи зла в своем сердце и начни жизнь, которая следует за жизнью, невинной, все твои прегрешения прощены. — Он опять изобразил знак вычитания.
Статная девушка, стоявшая рядом, сплюнула; ее тщательно завитые волосы были цвета созревшей малины.
— Для чего ты это делаешь? Разве ты не видишь, что она уже холодная? Она мертва — и не может слышать ни одного твоего гребаного слова. — При последних словах ее голос дрогнул, и Шелк сообразил, что это та самая девушка, которая сыпала богохульствами.
Схватив четки покрепче и наклонившись еще ниже, он дошел до основного места в литургии прощения. Солнце било его по шее, как раскаленная железная рука самого Двухголового Паса, прижимая к земле и постоянно требуя, чтобы он отчетливо произносил каждое святое слово и без ошибок выполнял каждое священное указание.
— Именем всех богов ты навсегда прощена, дочь моя. Я говорю от имени Великого Паса, Божественной Ехидны, Жгучей Сциллы… — Здесь можно было остановиться и перевести дыхание; Шелк так и сделал. — От имени Удивительной Молпы, Мрачного Тартара, Высочайшего Гиеракса, Заботливой Фелксиопы, Жестокой Фэа и Могучей Сфингс. И также от имени всех младших богов.
На мгновение, необъяснимо, ослепительно сверкающее солнце закачалось, как дымный лампион в «Петухе».
— Внешний также прощает тебя, дочь моя, так что я говорю и от его имени, — прошептал Шелк.
Начертав последний знак сложения, он встал и повернулся к статной молодой женщине с малиновыми волосами; к его немалому облегчению, она была одетой.
— Принеси мне что-нибудь, чтобы покрыть ее, пожалуйста, — попросил он. — Ее время в этом мире закончилось.
— Это ее нож? — спросила Орхидея брюнетку с отекшими глазами.
— Сама должна знать. — Брюнетка бесстрашно нырнула под перила и вытащила длинный кинжал из раны. — Нет, не думаю. Она бы показала его мне, скорее всего, но я никогда раньше его не видела.
По ступенькам спустился Журавль, нагнулся над мертвой женщиной и прижал пальцы к ее запястью. Постояв так пару секунд, он присел и приставил к ее боку аускулятор
[44].
(«С большой неохотой мы признаем, что это — то самое состояние, которое называется смертью, — не в первый раз подумал Шелк. — Безусловно, оно не может быть естественным для нас».)
Как только кинжал вынули из раны, кровь потекла обильнее; несмотря на все пронзительные крики, Шелк слышал, как она капает со ступенек на крошащиеся плиты дворика: как будто неравномерно тикают сломанные часы.
Орхидея тщательно оглядела кинжал.
— Мужской. Человека по имени Кот. — Повернувшись лицом к дворику, она крикнула: — Замолчите, все! Слушайте меня! Кто-нибудь знает парня по имени Кот?
— Я, — маленькая темноволосая девушка в рваной сорочке протиснулась поближе. — Он иногда приходит.
