— Он был здесь прошлой ночью? Когда ты видела его в последний раз?
Девушка покачала головой:
— Я не уверена, Орхидея. Быть может, месяц назад.
Полная женщина вразвалку пошла к ней, держа кинжал перед собой; девушки расступались перед ней, как утята перед уткой.
— Ты знаешь, где он живет? Кого он берет, обычно?
— Нет. Меня. Иногда, если я занята, Элодею.
Журавль встал, посмотрел на Шелка, покачал головой и убрал аускулятор.
Рев Крови удивил их всех.
— Что здесь происходит? — Толстотелый, на голову выше большинства женщин, он шагнул во дворик с видом генерала, приехавшего на поле боя.
Орхидея ничего не сказала, и девушка с малиновыми волосами устало ответила за нее:
— Элодея мертва. Она только что убила сама себя. — Она держала под мышкой чистую простыню, аккуратно сложенную.
— Почему? — требовательно спросил Кровь.
Никто не ответил. Девушка с малиновыми волосами развернула простыню и протянула край Журавлю. Вместе они накрыли ей тело мертвой женщины.
Шелк убрал четки и спустился по лестнице во двор. Следуя примеру брюнетки с отекшими глазами, он нырнул под перила и достал из-под простыни свой носовой платок.
— Она не… не вечная. Даже младше, чем я, — пробормотал Шелк, наполовину самому себе.
Орхидея повернулась и посмотрела на него:
— Да, не вечная. А теперь заткнись.
Мускус забрал у нее кинжал, внимательно изучил и протянул для осмотра Крови.
— Он — парня по имени Кот, который иногда заходит сюда, — объяснила Орхидея. — Наверно, он дал ей или, почему-то, оставил в ее комнате.
Кровь усмехнулся:
— Или она украла его у этого Кота.
— Мои девочки не крадут! — И как башня рушится, подмытая невидимым потоком, так и Орхидея разразилась слезами; нечто ужасное, почувствовал Шелк, было в том, чтобы видеть это жирное отвердевшее лицо перекошенным, как у плачущего от горя ребенка. Кровь ударил ее дважды, слева и справа, безрезультатно, хотя эхо от обоих ударов отразилось от стен дворика.
— Не делай этого снова, — сказал ему Шелк. — Ей это не поможет, а тебе может повредить.
Не обращая на него внимания, Кровь указал на неподвижное тело под простыней:
— Эй, кто-нибудь, уберите его. Ты, там. Синель. Ты достаточно здоровенная. Подними ее и унеси в ее комнату.
Женщина с малиновыми волосами отступила назад, вся дрожа; на ее высоких скулах виднелись красные пятна, грубые и неестественные.
— Могу я посмотреть, пожалуйста? — Шелк проворно выхватил кинжал у Мускуса. Рукоятка была из отбеленной кости; выжженный на кости и раскрашенный от руки кот шел с важным видом, держа в челюстях крошечную черную мышь. Рукоятку окружал раскаленный хвост кота. Узкое заостренное лезвие было отлично заточено, но не гравировано.
— Почти новый, — пробормотал он. — Не слишком дорогой, но и не слишком дешевый.
— Любой дурак может это видеть, — сказал Мускус и забрал кинжал.
— Патера. — Кровь прочистил горло. — Ты был здесь. Вероятно, ты видел, как она это сделала.
Шелк все еще думал о кинжале.
— Сделала что? — спросил он.
— Убила себя. Давай встанем в тень. — Взяв Шелка за локоть, Кровь провел его в пятнистую тень галереи, вытеснив оттуда тараторящий круг почти голых женщин.
— Нет, не видел, — медленно сказал Шелк. — Я был внутри, разговаривал с Орхидеей.
— Очень плохо. Быть может, ты хочешь еще подумать об этом. Быть может, ты все-таки видел, через окно или что-то в этом роде.
Шелк покачал головой.
— Ты согласен с тем, что это было самоубийство, верно, патера? Даже если ты не видел этого сам? — Тон Крови явно говорил об угрозе.
Шелк прислонился спиной к разбитому коркамню, оберегая сломанную щиколотку.
— Когда я впервые увидел тело, ее рука все еще лежала на рукоятке ножа.
Кровь улыбнулся:
— Вот это мне нравится. В таком случае, патера, ты согласен, что нет никакой причины сообщать об этом.
— Если бы я был на твоем месте, я бы безусловно этого не хотел. — Себе самому Шелк неохотно признался: он уверен, что женщина не покончила жизнь самоубийством, и закон требует, чтобы о насильственной смерти было сообщено властям (хотя у него не было иллюзий насчет усилий, которые они приложат, чтобы расследовать смерть такой женщины); и даже если он оказался здесь совершенно случайно, все равно он должен уйти отсюда как можно быстрее — и ни честь, ни мораль не требуют от него говорить все это, потому что любое слово в такой ситуации бесполезно и несомненно подвергнет опасности мантейон. Все это было совершенно разумно и хорошо обосновано; но, обдумывая все это, он почувствовал презрение к себе.
— Мне кажется, что мы поняли друг друга, патера. Есть три-четыре свидетеля, которых я смогу предоставить, если потребуется, — людей, которые сами видели, как она воткнула в себя нож. Ты знаешь, как это делается.
Шелк заставил себя утвердительно кивнуть; он никогда не понимал, что даже пассивное согласие на преступление требует так много решительности.
— Да, в это я верю. Ты имеешь в виду трех-четырех из твоих несчастливых юных женщин. Однако их свидетельства не будут иметь большого веса; и потом они будут полагать, что ты им должен.
Следуя приказу Мускуса, крепкий мужчина, на голове которого было еще меньше волос, чем на голове Крови, поднял завернутое в простыню тело мертвой женщины. Шелк видел, как он пронес его через дверь у входа в контору Орхидеи, которую ему открыл Мускус.
— Да, ты прав. Лучше мне в это не впутываться. — Кровь понизил голос. — У нас и так слишком много неприятностей с этим заведением. За последний месяц гвардейцы побывали здесь трижды, и стали поговаривать, что нас закрывают. Сегодня вечером мне придется придумать какой-нибудь способ, чтобы избавиться от него.
— Ты имеешь в виду, избавиться от тела бедной женщины? Ты знаешь, я ужасно медленно соображаю во всех этих делах, наверно потому, что привык иметь дело с совсем другими людьми. Ее звали Элодея, верно? Ее так назвала одна из женщин. Наверно, у нее есть комната рядом с конторой Орхидеи. Во всяком случае, Мускус и другой человек понесли ее туда.
— Да, ее звали Элодея. Она помогала Орхидее управлять заведением. — Кровь отвернулся.
Шелк смотрел, как он идет через дворик. Прошлой ночью Кровь назвал себя вором; сейчас Шелку пришло в голову, что это не так — он соврал, ну конечно, чтобы романтизировать то, кем он на самом деле является. Да, он может и украсть, без сомнения, если будет возможность сделать это, ничем не рискуя; он из того сорта людей, которые считают воровство замечательным делом и склонны им хвастаться.
