— Я не знаю, где ты держала свой кинжал, но в прошлом году мы обнаружили, что одна девочка из нашей школы носила кинжал, привязанный к бедру. Во всяком случае, ты спустилась вниз по деревянной лестнице и обнаружила себя лицом к лицу с Элодеей, кем-то одержимой. Если бы ты не приняла ржавчину, которую дал тебе Журавль, ты бы, скорее всего, закричала и убежала; но ржавчина делает людей наглыми и склонными к насилию. Именно из-за этого я сломал себе щиколотку прошлой ночью — я повстречал женщину, которая приняла ржавчину.
Тем не менее, несмотря на ржавчину, внешний вид Элодеи испугал тебя; ты сообразила, что оказалась лицом к лицу с бесовкой, испугалась до глубины души, и у тебя осталась только одна мысль — убить ее. Ты вытащила кинжал и ударила ее один раз, прямо под ребра, направив клинок вверх.
— Она сказала, что я прекрасна, — прошептала Синель. — Она попыталась коснуться меня, погладить мое лицо. Это была не Элодея — я могла бы ударить Элодею, но не за это. Я отпрыгнула. А она продолжала, и тогда я ударила ее. Я ударила ножом бесовку, а на лестницу упала Элодея, мертвая.
— Я понимаю, — кивнул Шелк.
— Ты вычислил мой кинжал, верно? Я не думала о нем, пока не стало слишком поздно.
— Ты имеешь в виду, что изображение намекает на твое имя? Да, действительно. Я думал об имени Элодеи с того мгновения, как услышал его. Нет смысла объяснять его здесь, но я нашел ответ. Кинжал тебе дал Журавль, верно? Мгновение назад ты сказала, время от времени он делал тебе маленькие подарки. Твой кинжал, наверняка, был одним из них.
— Ты думаешь, что он дал его мне, чтобы навлечь на меня неприятности, — сказала Синель. — Это было совсем не так.
— А как?
— У одной из девочек был такой. И как только он появился у нее, большинство из нас добыли себе такой же — ты действительно хочешь все это знать?
— Да, — сказал Шелк. — Хочу.
— Однажды ночью она вышла наружу. Мне кажется, она собиралась встретиться с кем-то и поесть, но тут двое идиотов прыгнули на нее и попытались завалить. Она выхватила кинжал и порезала их обоих. Так она сказала. И она прибежала сюда, во всю прыть, вся в крови.
И я тоже захотела один для себя, для выходов наружу, но я совсем не разбираюсь в них; и я спросила Журавля, где я могу достать хороший, где меня не обманут. Он сказал, что тоже не знает, но он спросит у Мускуса, потому что Мускус знает все о ножах и всем таком, и в следующий раз он принес мне его. Нож был сделан специально для меня, во всяком случае картинка точно для меня.
— Понимаю.
— Ты знаешь, патера, что я никогда не видела синель, во всяком случае не знала, как выглядит мой цветок, пока прошлой весной друг не принес мне букет в комнату. И цветок мне понравился — вот почему я выкрасила волосы в этот цвет. Он сказал, что иногда этот цветок называют горящий кошачий хвост. Мы посмеялись над этим, когда я попросила его достать мне кинжал. Быки часто покупают девчонкам такие красивые штуковины; таким образом они показывают, что доверяют им и ничего не боятся.
— Доктор Журавль — это друг, которого ты имела в виду?
— Нет. Кое-кто помоложе. Не заставляй говорить меня кто, если не хочешь сделать мне еще больнее. — Синель замолчала, поджав губы. — Это шиза. И могет причинить мне большой вред, понимаешь? Но если я не расскажу, он поможет мне, если смогет.
— Тогда я не буду тебя о нем спрашивать, — сказал Шелк. — И я не собираюсь говорить об этом Орхидее или Крови, если не понадобится кого-нибудь спасти. Если гвардия будет расследовать это дело, то мне придется рассказать об этом следователю, но, как мне кажется, будет намного большей несправедливостью отдать тебя Крови, чем разрешить тебе остаться безнаказанной. А раз так, я позволю тебе остаться безнаказанной, или почти безнаказанной, если ты сделаешь то, что я попрошу. Служба по Элодее будет проходить завтра в моем мантейоне на Солнечной улице. Орхидея собирается потребовать от всех вас, чтобы вы пришли, и, без сомнения, многие из вас придут. Я хочу, чтобы ты была среди тех, кто придет.
Синель кивнула:
— Ага. Конечно, патера.
— И я хочу, чтобы во время службы ты помолилась за Элодею и Орхидею, а также за себя. Ты знаешь, кому ты должна молиться?
— Гиераксу? Хорошо, патера, если ты подскажешь мне слова.
Шелк схватил трость Крови и рассеянно покрутил ее в руках.
— Гиеракс действительно бог смерти и кальде мертвых, и поэтому его надо особенно почитать во время каждой такой службы. Однако служба будет в сцилладень, и наше жертвоприношение будет не ему одному.
— Угу. Но я знаю только одну молитву — ее называют короткой литанией. Этого хватит?
Шелк отложил в сторону трость и наклонился к Синель, он принял решение.
— Есть еще один бог, которому ты будешь молиться — очень могущественный бог, способный помочь как тебе, так и Орхидее и бедной Элодее. Его называют Внешний. Ты знаешь о нем что-нибудь?
Синель покачала головой:
— За исключением Паса и Ехидны, а еще дней и месяцев, я не знаю их имен.
— Завтра ты должна открыть ему свое сердце, — сказал Шелк, — и помолиться так, как никогда не молилась раньше. Поблагодари его за доброту ко мне и скажи ему, насколько сильно ты — насколько сильно все мы в этой четверти нуждаемся в его помощи. Если ты это сделаешь, если твои молитвы будут правдивыми и идущими из самого сердца, то не будет иметь значения, что ты сказала.
— Внешний. Хорошо.
— А теперь я собираюсь отпустить тебе грехи, снять с тебя вину за смерть Элодеи и за все другие преступления, которые ты совершила. Встань на колени. Ты не должна глядеть на меня.
* * *
Половина бывшего мантейона была превращена в маленький театр.
— Старое Окно все еще там, — объяснила Синель, указывая на него. — Сейчас оно вроде как задник сцены, и мы всегда закрываем его занавесом. Там четыре или пять занавесов, мне кажется. Во всяком случае, когда мы заходим за Окно, чтобы вытереть пыль, там на полу много всяких кишок и еще больше свисает из него.
Шелк на мгновенье остолбенел и только потом сообразил, что «кишки» — на самом деле священные кабели.
— Я понял, — сказал он, — но то, что ты описала, может быть очень опасным. Кто-нибудь пострадал?
— Однажды одна девчонка упала со сцены и сломала руку, но она была пьяна в дупель.
— Да, сила Паса на самом деле ушла из этого места. И неудивительно. Очень хорошо. — Он положил свою сумку и триптих на сидения. — Спасибо тебе, Синель. Ты можешь уйти, если хочешь, хотя я бы предпочел, чтобы ты осталась и приняла участие в экзорцизме.
— Если ты хочешь, я останусь, патера. Ничего, если я перехвачу чего-нибудь?
— Конечно.
Он посмотрел, как она идет, потом за ней захлопнулась дверь во двор. Упоминание о еде напомнило ему не только о том, что он отдал птице сыр, которым собирался пообедать, но и о жареных помидорах. Без сомнения, Синель пойдет в кондитерскую на той стороне улицы. Он пожал плечами и открыл сумку, решив отвлечь внимание от еды.
