Все в почтительном молчании слушали ее; она попыталась услышать жужжалки, но они замолкли, как будто их и не было.
— У меня тоже их не так много, но я сделаю все, что в моих силах, в борьбе за правду. — Она посмотрела на дарителя, собираясь сказать что-нибудь о мужестве перед лицом смерти, но он уже исчез в толпе вместе с сыном. На улице валялась брошенная пустая клетка.
— Для всех нас, — продолжала она, обращаясь к прихожанам, — победа! — Что там за серебряный голос, звенящий над толпой? — Мы будем сражаться за богиню! Мы победим с ее помощью!
Сколько осталось? Шестьдесят или больше? Майтера Мята чувствовала, что у нее нет сил даже на одну.
— Но я и так принесла слишком много жертв. Я — младшая по сравнению с моей дорогой сив, и руководила жертвоприношением только ради нее. — Она отдала священный нож майтере Мрамор и взяла у нее второго кролика прежде, чем та смогла возразить.
После кролика — черная овца, Гиераксу. Майтера Мята с неописуемым облегчением смотрела, как майтера Мрамор принимает ее и предлагает пустому серому сиянию Священного Окна. Она завыла и затанцевала — точно так же, как выла и танцевала много раз для патеры Щука и патеры Шелка, — поймала кровь овцы и окропила ею алтарь; потом она смотрела, как майтера бросает голову в огонь, зная, что все смотрят на майтеру и никто на нее.
Боги съели тонкие копыта овцы, одно за другим. Быстрый удар жертвенного ножа вскрыл брюхо, и майтера Мрамор прошептала:
— Сив, подойди сюда.
Майтера Мята вздрогнула и неуверенно шагнула к ней; майтера Мрамор, видя ее замешательство, поманила ее одним из своих новых пальцев:
— Пожалуйста!
Майтера Мята подошла к туше, и майтера Мрамор прошептала:
— Ты должна прочитать мне ее, сив.
Майтера Мята посмотрела на металлическое лицо старшей сивиллы.
— Я знаю о печени, и о том, что означают опухоли. Но я не вижу полной картины. Никогда не могла.
Майтера Мята, закрыв глаза, покачала головой.
— Ты должна!
— Майтера, я боюсь.
Жужжалки заговорили снова, намного ближе, чем раньше; за их треском последовал глухой гул карабинов.
Майтера Мята выпрямилась; на этот раз было ясно, что люди на краю толпы услышали выстрелы.
— Друзья! Я не знаю, кто сражается. Но мне кажется…
Пухлый молодой человек в черном пробился через толпу, чуть не сбив с ног нескольких человек. Увидев его, она почувствовала огромное облегчение — она сможет передать ответственность кому-то другому.
— Друзья, ни я, ни моя дорогая сив не будем читать для вас эту овцу. И вам больше не нужно терпеть неправильное жертвоприношение, совершаемое сивиллами. Вернулся патера Росомаха!
Он оказался рядом с ней раньше, чем она произнесла последнее слово, растрепанный, обливающийся потом в шерстяной сутане, но переполненный радостью.
— У вас, у всех вас — и у всех людей в городе — есть настоящий авгур, который будет жертвовать ради вас. Да! Но не я. Вернулся патера Шелк!
Все зааплодировали и заорали так громко, что она закрыла уши.
Росомаха поднял руки, призывая к тишине.
— Майтера, я не хотел рассказывать вам, потому что не хотел беспокоить или вмешивать вас в это дело. Но большую часть ночи я писал на стенах. Говорил с… с людьми. На самом деле с любым, кто хотел слушать, и заставлял их делать то же самое. Я взял ящичек с мелом из палестры. Шелка в Кальде! Шелка в Кальде! Он идет!
В воздух взлетели шапки и косынки.
— ШЕЛКА В КАЛЬДЕ!
Потом она увидела его, машущего рукой; голова и плечи торчали из турели зеленого поплавка гражданской гвардии — тот выбрасывал пыль, как и все поплавки, но из-за оглушительного шума, казалось, двигался в призрачной тишине.
* * *
— Я иду? — опять прогрохотал талос. — По приказу Сциллы! Самой могущественной из богинь! Дайте мне пройти! Или погибните! — Обе жужжалки заговорили вместе, наполнив туннель дикими воплями рикошетов. Гагарка, который, как только началась стрельба, прижал Синель к спине талоса, прижал ее еще сильнее. Через полминуты правая жужжалка замолчала, за ней левая. Он не слышал ответного огня.
Поднявшись, он выглянул из-за широкого плеча талоса. Свет ползучих огоньков освещал туннель, усеянный хэмами. Некоторые горели.
— Солдаты, — сообщил он.
— Муж бой, — дополнил Орев. Он беспокойно захлопал поврежденным крылом. — Медь муж.
— Наверно, — Наковальня прочистил горло, — Аюнтамьенто обратилось к армии.
Талос покатился вперед, прежде чем он закончил фразу, и солдат вскрикнул, когда ленты талоса раздавили его.
Гагарка сел между Наковальней и Синель.
— Я думаю, пришло время нам поговорить, патера. Просто я не мог много говорить, пока богиня находилась рядом.
Наковальня не ответил и не взглянул на него.
— Я довольно грубо обошелся с тобой, хотя я не люблю так поступать с авгурами. Но ты взбесил меня и получил свое.
— Добр Гаг, — поддержал его Орев.
— Иногда, — горько усмехнулся Гагарка. — Я пытаюсь сказать тебе, патера, что не хочу сбрасывать тебя с этого фаллоса, не хочу оставлять в туннеле. Но сброшу, если будет нужно. Ты сказал, что приехал на озеро, чтобы найти Синель. Если ты знаешь о ней, знаешь ли ты обо мне и Шелке?
— Как ты можешь спокойно сидеть, болтая ни о чем, когда люди внизу умирают! — взорвался Наковальня.
— Ты сам выглядел совершенно спокойным, пока я не спросил тебя.
Плотва, старый рыбак, хихикнул.
— Я молился за них!
Гагарка опять встал.
— Значит, тебе не западло спрыгнуть и принести им Прощение Паса?
Наковальня мигнул.
— Пока ты просекаешь положение, — Гагарка для пущего эффекта нахмурился и почувствовал, что готов рассердиться по-настоящему, — могет быть, ты расскажешь мне, что твой хефе хочет от Синель.
Талос выстрелил, оглушающий выстрел из пушки — Гагарка даже не знал, что у него такая есть; тут же, без задержки, последовало сотрясение от взорвавшегося снаряда.
— Ты прав. — Наковальня встал. Дрожащей рукой он выдернул из кармана сутаны нить с нанизанными на нее бусинами молитвенных четок. — Ты прав, потому что Гиеракс побудил тебя напомнить мне мой долг. Я… я иду.
Что-то скользнуло по уху талоса и рикошетом отлетело в туннель, завывая как убитый горем призрак. Орев, взлетевший на гребень шлема, чтобы наблюдать за битвой, с криком ужаса спрыгнул на колени Гагарки.
— Плох бой!
Гагарка, не обращая на него внимания, глядел, как Наковальня, с помощью Плотвы, спускается по боку талоса. За ним, насколько мог видеть глаз, простирался сужающийся туннель, призрачно зеленый завиток, расцвеченный пламенем огней.
