Гагарка увидел, как Наковальня склонился над упавшим солдатом, и сплюнул.
— Если бы я не видел этого своими глазами… Даже не думал, что у него есть яйца. — Залп осыпал талоса градом пуль, заглушив ответ Плотвы.
Талос взревел, и сгусток синего пламени, вырвавшийся из его рта, осветил туннель, как молния; жужжалки поддержали огнемет длинным стаккато. Потом огромная голова повернулась, и из глаза вылетел луч света, ударивший в черную сутану Наковальни.
— Возвращайся на меня!
Наковальня, наклонившийся над солдатом, что-то ответил, хотя Гагарка не разобрал его слов. Орев, любопытный, как всегда, полетел к ним. Талос остановился и дал задний ход, одна из его удлиняющихся рук потянулась к Наковальне.
На этот раз его голос был отчетливо слышен:
— Я вернусь, если ты возьмешь и его.
Молчание. Гагарка взглянул на металлическую маску, которая была лицом талоса.
— Он может говорить?
— Вскоре, я надеюсь. Я пытаюсь починить его.
Огромная рука начала опускаться, и Наковальня отодвинулся в сторону. Орев, сидевший на большом пальце, с небрежным изяществом вернулся на спину талоса.
— Еще жив!
Плотва с сомнением хмыкнул.
Рука устремилась вниз; Орев вспорхнул на плечо Гагарки.
— Птица дом.
С гротескной нежностью пальцы, толщиной в бедро солдата, опустили его между изогнутыми прутьями.
— Еще жив? — грустно повторил Орев.
Так, безусловно, не казалось. Неподвижно лежавшие руки и ноги — пятнистый металл стал поцарапанным и тусклым — были согнуты под неестественными углами; металлическое лицо, когда-то образец мужества и отваги, сейчас вызывало жалость, как и любые сломанные вещи. Один из блестящих черных глаз Орева вопросительно уставился на Гагарку, но тот мог только пожать плечами.
Талос покатился вперед, как только голова Наковальни появилась над его боком.
— Я собираюсь… он не мертв, — выдохнул маленький авгур. — Не полностью.
Гагарка поймал его руку и вытащил Наковальню наверх.
— Я… я только начал литургию, ну, ты знаешь. И тут я увидел… Боги оказали нам такую милость! Я осмотрел его рану, там трещина в грудной пластине. В схоле нас учили чинить Священные Окна.
Опасаясь стоять рядом с краем спины талоса, он подполз к неподвижному солдату.
— Я неплохо умею это делать. И… и я уже несколько раз… помогал разным хэмам. Умирающим хэмам, ты же понимаешь.
Он снял с шеи гаммадион и показал его Гагарке:
— Это пустой крест Паса. Я уверен, что ты видел его много раз. С его помощью можно убрать защелку и открыть чрево хэма. Смотри.
Он ловко убрал треснувшую пластину. В ее середине была дыра с зазубренными краями, через которую он просунул указательный палец.
— Сюда ударил флашет
[5].
Гагарка уставился на массу механизмов, которые скрывала пластина.
— Я вижу маленькие пятнышки света.
— Конечно, видишь! — с триумфом воскликнул Наковальня. — Именно их я и увидел под пластиной, когда приносил ему Прощение Паса. Его основной кабель перерезан, и вот торчат концы волокон. Как если бы тебе перерезали спиной мозг.
— Ты могешь соединить его? — спросил Плотва.
— Конечно! — Щеки Наковальни разгорелись от удовольствия. — Такова милость Паса! Он заботится о нас, своих приемных детях, и даже здесь, на спине этого храброго талоса, нашелся человек, который действительно может восстановить его здоровье и силу.
— И он сможет убить нас? — сухо поинтересовался Гагарка.
Наковальня заколебался, в глазах появилась настороженность; он поднял руку. Талос еще сильнее замедлился, так что пронзительный ветер, свистевший вокруг них прежде, чем началась стрельба, утих до небольшого ветерка. Синель, которая все это время лежала на скошенной спине талоса, села, прикрывая ладонями голые груди.
— Ну, э, нет, — наконец сказал Наковальня. Он достал из кармана сутаны крохотное черное устройство, похожее на пару маленьких клещей или больших щипчиков.
— Это оптосинаптер, очень ценный инструмент. С его помощью… смотрите.
Он опять указал внутрь солдата:
— Вот этот черный цилиндр, который называется триплекс, соответствует сердцу. Сейчас он работает вхолостую, но если подать на него давление при помощи рабочей жидкости, он сможет двигать конечностями. Главный кабель бежит в микробанк — вот эта большая серебряная штука под триплексом — и передает инструкции от его постпроцессора.
— Ты действительно можешь вернуть его к жизни? — спросила Синель.
Лицо Наковальни исказилось от страха.
— Я бы не смог, если бы он был совсем мертвым, Великолепная Сцилла…
— Я не она. Я — это я. — На мгновение показалось, что она опять расплачется. — Просто я. Ты даже не знаешь меня, патера, и я не знаю тебя.
— Я тоже не знаю тебя, — сказал Гагарка. — Помнишь? Мы с тобой только изредка встречаемся. Как насчет этого?
Она сглотнула, но промолчала.
— Хорош дев! — сообщил им Орев. Ни Наковальня, ни Плотва не рискнули что-нибудь сказать, и молчание стало угнетающим.
С рукой на гаммадионе, Наковальня удалил лицевую пластину солдата. После тщательного осмотра, который, как почувствовал Гагарка, занял не меньше получаса, он вставил конец второй гаммы между двумя нитевидными проволочками.
И солдат заговорил:
— К — тридцать четыре, двенадцать. А — тридцать четыре, девяносто семь. В — тридцать четыре…
— Он сканирует себя, понимаешь? — сказал Наковальня Плотве, убрав гамму. — Представь себе, что ты пришел на проверку к врачу. Он может послушать тебе грудь и попросить тебя покашлять.
Плотва покачал головой:
— Ежели ты сделаешь этого солдата слишком хорошо, он замочит всех на борту, как и сказал амбал. А я говорю, давай вышвырнем его за борт.
— Никого он не убьет. — Наковальня опять наклонился над солдатом.
Синель протянула руку к Плотве:
— Мне очень жаль твою лодку, капитан, и мне очень жаль, что я ударила тебя. Могет быть, мы будем друзьями? Меня зовут Синель.
Плотва осторожно пожал ее ладонь своей собственной, большой и узловатой, потом коснулся козырька фуражки:
— Плотва, мэм. Я никогда не имел ничего против вас.
— Спасибо, капитан. Патера, меня зовут Синель.
