Надо будет еще надеть чистый воротник и манжеты на эту сутану, не самую лучшую.
А вот и капитан, ждет у подножия лестницы и выглядит почти таким же элегантным, каким он был в том месте… как же оно называлось? А, «Ржавый Фонарь», в Лимне.
— Я беспокоился о вашей безопасности, мой кальде.
— Скорее о моей репутации. Ты слышал женский голос.
— Детский, как мне показалось, мой кальде.
— Если хочешь, можешь обыскать верхний этаж, капитан. И если найдешь женщину — или ребенка, — пожалуйста, дай мне знать.
— Пусть Гиеракс сгрызет мои кости, если я подумал о таком, мой кальде!
— Она — дитя Гиеракса, нет никаких сомнений.
Дверь на Серебряную улицу была закрыта, как и должно было быть; Шелк подергал ручку и убедился, что дверь закрыта надежно. Зарешеченное окно тоже было захлопнуто и заперто.
— Я могу поставить сюда трупера, мой кальде, если вы хотите.
Шелк покачал головой:
— Боюсь, нам понадобится каждый трупер, который у нас есть, и даже больше. Офицер в поплавке…
— Майор Виверра, мой кальде.
— Скажи майору выставить посты, которые поднимут тревогу, если Аюнтамьенто пошлет отряд арестовывать меня. Они должны расположиться в улице-двух отсюда, я полагаю.
— Две улицы или больше, мой кальде, и еще патрули между ними.
— Очень хорошо, капитан. Организуй это. Я бы хотел предстать перед судом, если потребуется, но только в том случае, если это принесет мир.
— Вы бы хотели, мой кальде. Но мы — нет. И не боги.
Шелк пожал плечами и пошел в селлариум. Дверь на Солнечную улицу тоже была закрыта на замок и на засов. На каминной полке два письма, одно запечатано кинжалом и чашей Капитула, второе — пламенем, рвущимся из сложенных чашей рук; он опустил их в большой карман сутаны. Оба окна на Солнечную улицу закрыты.
Когда они торопливо шли через сад обратно на улицу, Шелк обнаружил, что думает о Мукор. И о Крови, который удочерил ее; о Высочайшем Гиераксе, который несколько часов назад ринулся с неба на Журавля, и о мрачном молодом трупере, с которым он и Журавль говорили несколько часов назад в «Ржавом Фонаре». Мукор хотела умереть, сдаться Гиераксу, и он, Шелк, должен спасти ее, если сможет. Не ошибся ли он, назвав ее «дитя Гиеракса»? Возможно, нет. Все женщины и все мужчины — приемные дети богов, и нет другого бога, который так подходил бы Мукор.
Глава третья
Пароль для туннеля
— Плох вещь, — пробормотал Орев, глядя на горящего талоса и желая знать, может ли он слышать. Талос не отреагировал, и Орев повторил громче: — Плох вещь!
— Заткнись. — Гагарка с опаской поглядел на талоса.
Синель шагнула вперед, держа гранатомет наготове.
— Мы бы потушили огонь, если бы смогли, — сказала она талосу. — Если бы у нас были одеяла или… или что-нибудь такое, чем можно сбить пламя.
— Я умираю! Слушайте меня!
— Я просто хотела сказать, что нам очень жаль. — Она оглянулась на четырех мужчин, и Плотва кивнул.
— Я служу Сцилле! Вы должны!
Наковальня вытянулся во весь рост:
— Ты можешь положиться на меня: я сделаю все, что в моих силах, чтобы исполнить волю богини. И я говорю не только от себя, но и от моего друга капрала Кремня.
— Аюнтамьенто предало ее! Уничтожь его!
Кремень встал по стойке «смирно»:
— Талос, прошу разрешения говорить.
Узкое черное дуло жужжалки задрожало и выстрелило; пули просвистели в пяти кубитах над их головами, с визгом отразились от потолка и улетели вглубь туннеля.
— Могет быть, не стоит, — прошептал Гагарка. Он повысил голос: — Сцилла сказала, что патера Шелк пытается сбросить Аюнтамьенто, и приказала нам помогать ему. Мы так и сделаем, ежели смогем. Синель, я и его птица.
— Скажи Хузгадо!
— Да, она так и приказала. — Плотва и Наковальня кивнули.
Язык пламени лизнул щеку талоса.
— Пароль. Фетида. К подвалу под подвалом…
Внутри него что-то взорвалось.
— Назад! — без необходимости крикнул Гагарка. Они не успели далеко убежать, а огонь уже скрыл огромное металлическое лицо.
— Кранты! Пошел на дно! — Плотва шел даже медленнее Гагарки, который едва ковылял на подкашивающихся ногах; он с детства не чувствовал себя так хреново.
Вторая приглушенная вспышка, потом тишина, только шипело пламя. Кремень, который шел вровень с Гагаркой, на мгновение остановился и подобрал карабин.
— Спящего, — радостно сказал он. — Видишь, как сверкает ствольная коробка? Скорее всего, из него никогда не стреляли. Я не могу пойти за моим, потому как должен присматривать за тобой. Из своего я стрелял пять тысяч раз. — Он приставил приклад к плечу и прицелился.
Орев каркнул.
— Поосторожнее! — сказал Гагарка. — Могешь попасть в Сиськи.
— На предохранителе. — Кремень опустил ружье. — Ты знал ее раньше, а?
Гагарка кивнул и пошел медленнее, давая возможность Плотве догнать себя.
— С весны, вроде бы.
— У меня тоже была девушка, однажды, — сказал ему Кремень. — Она была горничной, но ты бы никогда не догадался об этом, глядя на нее. Красивая, как картинка.
Гагарка кивнул:
— И что случилось?
— Меня отправили в резерв. Я заснул, а когда проснулся, меня отправили за город. Могет быть, я должен был поискать Моли. — Он пожал плечами. — Только я думаю, что она нашла себе кого-нибудь другого. Как они все.
— Ты еще найдешь себе кого-нибудь, — уверил его Гагарка. — Если захочешь. — Он остановился и посмотрел назад; талос был еще виден, но казался очень далеким: точка оранжевого огня, не больше ближайшего огонька.
— Ты мог быть уже дохлым, — сказал он. — Что, если бы патера не починил тебя?
Кремень тряхнул головой:
— Мне никогда не расплатиться с ним. На самом деле я не могу даже показать, как сильно люблю его. Мы не умеем плакать. Знаешь об этом?
— Бедн вещь! — потрясенно каркнул Орев.
— Ты тоже не можешь плакать, приятель, — сказал ему Гагарка.
— Птица кричать!
— Вы, недоумки, всегда говорите о том, какие мы, хэмы, хорошие, — продолжал Кремень. — «Хорошие» означает, что нам не нужна еда, и мы способны быть на службе семьдесят четыре часа, а то и все сто двадцать подряд. «Хороший» означает, что ты можешь проспать все изменения Витка и выучить все новое, что появилось. «Хороший» означает семь-восемь медных на каждую женщину. Хочешь попробовать?
