— Хрен, нет!
Плотва схватился за руку Гагарки:
— Спасибочки, что подождал.
Гагарка стряхнул его.
— Я сам не могу идти так быстро.
— Я мог бы понести вас обоих, — намного веселее сказал Кремень, — но не обязан. Да и патере это не понравится.
Плотва усмехнулся, обнажив темную дыру на месте двух отсутствующих зубов.
— Мамочка, не бросай меня одну на палубе!
Гагарка хихикнул.
— У него самые хорошие намерения, — уверил их Кремень. — Он заботится обо мне. Вот почему я умру за него.
Гагарка подавил первую мысль и вместо этого сказал:
— А ты не вспоминаешь твою старую банду? Других солдат?
— Конечно, вспоминаю. Только патера идет первым.
Гагарка кивнул.
— Ты должен рассмотреть всю структуру. Нашим высшим командиром должен быть кальде. Это одно из наших основных указаний. Только сейчас его нет, и это означает, что все мы влипли. Никто не имеет право отдавать приказ, только мы все равно так делаем, чтобы сохранить бригаду. Песок — мой сержант, сечешь?
— Угу.
— А Шифер и Сланец — рядовые в нашем отделении. Он приказывает мне, и я приказываю им. И они отвечают: «Есть, капрал. Будет сделано». Но мы все чувствуем, что это неправильно.
— Дев ждать? — поинтересовался Орев, глядя на далекую голую спину Синель.
— Раньше или позже, — сказал ему Гагарка. — Обнюхай свою челюсть. Это интереснее.
— Возьмем вчера, — продолжал Кремень. — Я присматривал за пленным. Началась паника, я пытался урегулировать ситуацию, и он сбежал. Если бы все было как положено, я бы потерял нашивки, сечешь? Только нет, я просто получил втык от Песка и двойной от майора. Почему?
Он наставил палец размером с курительную трубку на Гагарку, который покачал головой.
— Я скажу тебе. Потому как они оба знают, что Песок не уполномочен отдавать мне приказы, и я мог бы сказать ему бе-бе, если б захотел.
— Бе-бе? — Орев с недоумением посмотрел на Кремня.
— Хочешь прямой винт? Я чувствовал себя довольно паршиво, когда это произошло, но все стало совсем невмоготу, хоть помирай, когда я поговорил с ними. Не из-за того, что они сказали. Я слышал все это столько раз, что сам могу пропеть. Потому как они не сорвали с меня нашивки. Никогда не думал, что скажу такое, но так оно и есть. Они могли бы это сделать, но не сделали, потому как знали, что у них нет полномочий от кальде. Я до сих пор думаю, что, хотя они не сказали мне снять их, я должен был бы снять нашивки сам. Только от этого они бы почувствовали себя еще хуже.
— А я никогда не любил работать на чужого дядю, — сказал ему Гагарка. — Только на себя.
— Ты должен найти себе дело снаружи. Во всяком случае, я так сделал. Сейчас ты чувствуешь себя не так хреново, а?
— Лучше, чем раньше.
— Я присматриваю за тобой, потому как патера этого хочет. И ты не можешь быстро идти. Когда талос получил свое, ты ударился головой, и мы решили, что ты «Убит В Бою». Патере вроде как это понравилось, сначала. А потом не очень. Вышло наружу присущее ему великодушие. Знаешь, о чем я говорю?
— Эта высоченная девица зарыдала и как заорет на него, — вмешался Плотва.
— Да, и это тоже. Слухай дальше…
— Погодите, — сказал им Гагарка. — Синель. Она плакала?
— Мне было жальче ее, чем тебя, — усмехнулся Плотва.
— Она даже не подошла, когда я оклемался!
— Она убежала. Я говорил с талосом, но видел ее.
— Она крутилась поблизости, когда я очнулся, — сказал Гагарке Кремень. — Она нашла гранатомет, только без гранат. Там, где мы были, обнаружился еще и другой, разбитый. Могет быть, она принесла его, не знаю. Короче, после того, как я поговорил с патерой о тебе и еще паре других вещей, я показал ей, как разрядить плохой и загрузить гранаты в хороший.
— Она носилась по туннелю, пока авгур тебя штопал, — сказал Плотва Кремню. — А амбал лежал, откинув копыта, и никто не знал, насколько серьезно его зацепило. Когда она вернулась взад и увидела, что он даже башкой не шевелит, она как рухнет на землю — и в слезы.
Гагарка почесал ухо.
— Тебе пробило черепушку, амбал, и не верь никому, кто скажет по-другому. Я уже видал такое. У меня на лодке был парень, так его приложило головой о мачту. Он валялся на койке пару ночей, пока мы плыли к берегу. Вроде как поначалу он еще чегой-то говорил, но потом совсем сбился с курса. Мы притащили его к доктору, и вроде бы тот зашил его, как положено, но все равно парень отдал концы на следующий день. Тебе, слышь, свезло, что ты не стукнулся еще хуже!
— А почему ты считаешь это удачей? — спросил его Кремень.
— Ну, включи мозги, а? Он же не хочет подохнуть, не больше, чем я!
— Все вы, недоумки, так говорите. Только взгляни на это по-другому. Нет больше волнений, нет больше работы. Не надо патрулировать эти гребаные туннели, сувать нос в каждую дырку, не находить ничего и прыгать от счастья, если удастся подстрелить бога. Не надо…
— Стрелять бог? — поинтересовался Орев.
— Ага, — сказал Гагарка. — О какой хрени ты говоришь?
— Так мы их называем, — объяснил Кремень. — На самом деле они животные. Вроде как доги, только уродливые, вот мы и поменяли первую букву.
— Никогда не видел здесь ни одного гребаного животного.
— Так ты и был здесь недолго. Их тут полно. Летучие мыши и большие слепые черви, особенно под озером. А эти боги — они здесь повсюду, только счас нас пятеро, и я — солдат. Да еще и огоньки на всем протяжении. Вот придем туда, где потемнее, будьте начеку.
— Ты же не прочь сдохнуть, — напомнил ему Плотва. — Ты вроде только что так сказал.
— Счас против. — Кремень указал на туннель и на Наковальню, шедшего кубитов на сто впереди. — Это то, что я пытаюсь объяснить тебе. Гагарка сказал, что ему не нужна банда или предводитель, вроде патеры, или еще что-то в этом роде.
— Не нужна, — объявил Гагарка. — Это гребаная правда.
— Тогда садись прямо здесь. И спи. Плотва и я пойдем дальше. Могу тебе сказать, что ты выглядишь довольно паршиво. Тебе не нравится идти. И нет никакой причины тебе идти. Я подожду, пока мы почти потеряем тебя из виду, и всажу в тебя пару пуль.
— Нет стрелять! — запротестовал Орев.
— Я подожду, пока ты не уснешь, сечешь? И ты не поймешь, когда это произойдет. Ты подумаешь, что я вообще этого не сделаю. Что скажешь?
— Нет, спасибо.
— Ага, это именно то, что я пытаюсь до тебя донести. Это звучит не слишком хорошо для тебя, верно? Если я буду настаивать, ты скажешь, что заботишься о своей девушке даже тогда, когда ты ранен так, что не можешь позаботиться о себе. Или, могет быть, о твоей говорящей птице или еще о ком-то. Только это все трепотня, потому как на самом деле ты этого не хочешь, даже если понимаешь, что в этом больше смысла, чем в том, что ты делаешь.
