Туннель наполнил странный звук — наполовину рев, наполовину вой, — за которым последовал гром карабина Кремня и звон тяжелого удара по металлу.
— Удар голов, — объявил Орев и добавил: — Сталь муж.
Карабин Кремня дважды быстро полыхнул огнем, гром эхом отразился от стен, смешиваясь с мучительным визгом рикошетирующих игл.
— Вниз! — Гагарка добрался до места, где, как он думал, мог быть Плотва, но его руки встретили только пустой воздух.
Стон.
— Я иду, Сиськи! — крикнул Гагарка и обнаружил, что уже бежит, ничего не видя, через тьму, более плотную, чем самая темная ночь, пробуя темноту перед собой кончиком тесака, как белой тростью слепца.
Орев замахал крыльями над головой:
— Муж здесь!
Гагарка, наполовину присев, опять и опять дико махал тесаком, постепенно двигаясь вперед, его левая рука бешено искала нож, спрятанный в ботинке. Клинок ударился во что-то твердое, что не было стеной, потом вонзился глубоко в плоть. Кто-то, не Синель, завопил от боли и удивления.
Карабин Кремня загрохотал опять, настолько близко, что вспышка осветила все вокруг, как молния: обнаженная скелетоподобная фигура отшатнулась назад, половина ее лица исчезла. Гагарка резал и резал, опять и опять. Третий разрез не встретил сопротивления.
— Муж мертв! — возбужденно объявил Орев. — Хорош удар!
— Гагарка! Гагарка, помоги мне! Помоги!
— Я иду!
— Атас! — предупредил Орев, очень тихо. — Сталь муж.
— Кремень, с дороги!
Орев каркнул, слева:
— Идет, Гаг.
Клинок ударился об металл. Гагарка нагнулся, уверенный, что Кремень замахнется на него. Потом скользнул мимо.
— Здесь дев! Здесь Гаг! Большой бой! — на некотором расстоянии от него воскликнул Орев.
— Гагарка! Сбрось его с меня!
— Гагарка? Гагарка из «Петуха»? — спросил новый голос, почти такой же грубый, как у Орева.
— Да, твою мать!
— Срань Паса. Погоди минутку.
Гагарка остановился.
— Сиськи, как ты?
Никакого ответа.
Кто-то застонал, и Кремень опять выстрелил.
— Не стреляй, если они не сражаются, — проорал Гагарка. — Старик, ты где?
Боевое безумие уже улетучилось, оставив его еще более слабым и больным, чем раньше.
— Сиськи?
— Дев речь, — помог ему Орев. — Как ты? Смерть?
— Нет! Но мне хреново. — Синель глубоко вздохнула. — Он ударил меня чем-то, Гагарка. Сбил с ног и пытался… Ну, ты знаешь. Сейчас отпустил. Он здорово приложил меня, но, кажись, я еще жива.
Внезапно, как на тенеподъеме, тьма слегка рассеялась. В дюжине стадиев впереди один из ползучих огоньков медленно огибал угол.
Пока Гагарка глядел как зачарованный, огонек стал виден полностью, сверкающая точка, осветившая все, что было скрыто.
Синель сидела недалеко. Увидев Гагарку, голый истощенный человек, стоявший над ней, поднял обе руки и отступил назад. Гагарка подошел к ней и попытался помочь встать, обнаружив при этом (как и Шелк, мгновенье назад), что ему мешает нож, находившийся в руке. Заскрежетав зубами от боли, разрывавшей голову на куски, он нагнулся и сунул нож в ботинок.
— Он подкрался ко мне в темноте и отнял гранатомет. И ударил меня дубиной или чем-то таким.
В неярком свете огонька Гагарка оглядел ее череп и решил, что черное пятно на нем — кровоточащий синяк.
— Тебе еще повезло, что он не замочил тебя.
Голый человек ухмыльнулся:
— Я мог. Но не захотел.
— Я должен был замочить тебя, — сказал ему Гагарка. — И, думаю, когда-нибудь замочу. Забери свой гранатомет, Сиськи.
— Осмелюсь сказать, что он собирался взять ее силой, — сказал Наковальня из-за спины Гагарки. — Я предупреждал ее именно об этом. Насилие над любой женщиной — грех, сын мой. А уж насилие над пророчицей… — Шагнув вперед, маленький авгур прицелился в голого человека из большого игломета Гагарки: — Я тоже наполовину готов убить тебя, ради Сциллы.
— Патера принял двух богов, — гордо объявил Кремень. — И еще парочку твоих корешей.
— Погоди, патера. Давай поговорим с ним. — Гагарка указал на голого человека кончиком своего окровавленного тесака. — Как твое погоняло?
— Тур. Секи, Гагарка, раньше мы корешились вместе. Помнишь тот ломбард? Ты вошел через заднюю дверь, пока я держал для тебя улицу.
— Да, помню. Тебя отправили в ямы. Это было… — Гагарка попытался подумать, и голова опять взорвалась от боли.
— Мне свезло только пару месяцев назад. — Тур подошел поближе, умоляюще протянув руки. — Если б я знал, что это ты, Гагарка, все дело пошло б по-другому. Мы бы помогли тебе, я и моя банда. Только я ну никак не мог знать, сечешь? На стреме стоял этот дурак Гелада, и он сказал о ней и о нем. — Он быстро показал на Синель и Наковальню. — Высокий лакомый кусочек из ямы и с ней коротышка, сечешь, Гагарка? Ни одного гребаного слова о солдате и тебе. И как только я заметил солдата, я сразу свистнул делать копыта, а он уже смылся.
— Почему они… — начала Синель.
— Потому как ты ни хрена не понимаешь, Сиськи, — вздохнул Гагарка. — У них забирают шмотки, прежде чем спихивают в ямы. Я думал, что об этом все знают. Садись. Ты тоже, патера. И Кремень. Старик, ты идешь?
— Старик! — хрипло помог ему Орев.
Никакого ответа из поредевшей тьмы.
— Садитесь, — опять сказал им Гагарка. — Мы все устали — гребаный Гиеракс знает, как я, — и нам предстоит еще долгая дорога, прежде чем мы найдем место, где можно поесть или отдохнуть. У меня есть несколько вопросов к Туру. Скорее всего, у вас тоже.
— У меня, точно.
— Лады, смогешь. — Гагарка с осторожностью сел на пол туннеля. — Но сначала я должен сказать тебе, что он говорит лилию, хотя это ничего не значит. Я знаю, могет быть, сотню пацанов, которым могу доверять, только не слишком. Прежде, чем его бросили в ямы, он был одним из таких, вот и все, что было.
Пока он говорил, Наковальня и Кремень сели вместе; Тур тоже осторожно сел, получив разрешающий кивок.
Гагарка отклонился назад, закрыл глаза, и тут же его голова закружилась.
— Я сказал, что каждый смогет. Только я первый, остальные потом. Где Плотва, Тур?
— Это еще кто?
— Старик. С нами был старик, рыбак. Его зовут Плотва. Ты его замочил?
— Никого я не мочил. — Тур мог быть в лиге отсюда.
Голос Кремня:
— Почему тебя вообще бросили в яму?
