— Сын мой, когда у тебя будет такой же игломет, как у меня, я с удовольствием заключу с тобой перемирие.
Гагарка хихикнул.
— Как далеко вы прошли, Тур? Ну, когда искали дорогу наружу?
— Довольно далеко. Только в этих туннелях черт ногу сломит, сечешь? И они очень разные. Некоторые полны воды или в них есть обвалы. А некоторые кончаются дверями.
— Я расскажу тебе кое-что о дверях, Тесак, как только мы окажемся наедине, — сказала Синель.
— Клево, Сиськи. Только не забудь. — Гагарка, преодолевая боль, с трудом поднялся на ноги. Заметив, что клинок его тесака все еще испачкан кровью, он вытер его о край туники и убрал в ножны. — В этих туннелях есть что-нибудь? И что именно?
— Да, есть. Солдаты, вроде этого, везде. — Тур указал на Кремня. — Если увидят, сразу шмаляют, так что надо все время слушать. А как, по-твоему, я в темноте понял, что он солдат? Они не слишком-то шумят, даже когда маршируют, но все-таки они ходят не так, как ты и я, и иногда можно услышать, как их стволы бьются о них. А еще есть церберы, которых он называет богами, и они могут быть хрен знает как опасны. Только наш пацан, Антилопа, поймал пару щенков и вроде как приручил их, сечешь? У нас была пара с собой. И еще большие машины, иногда. Высокие фаллосы, но мало. Некоторые ни хрена тебе не сделают, если их не тревожить.
— Все?
— Все, что я видел, Гагарка. Еще болтают о призраках, но я не знаю.
— Лады. — Гагарка повернулся к Наковальне, Кремню и Синель: — Как я и сказал, я иду туда, чтобы найти Плотву.
Он медленно шел по туннелю к затаившейся тьме и остановился только тогда, когда добрался до места, где лежали люди и звери, убитые Наковальней. Присев на корточки, он внимательно осмотрел их, и только потом ухитрился посмотреть на группу, от которой ушел. Никто не последовал за ним, и он пожал плечами.
— Только ты да я, Орев.
— Плох вещь!
— Ага, точняк. Он называет их церберами, но цербер — это сторожевой пес, и Кремень прав. Они вообще не настоящие собаки.
Грубая дубинка — камень, к которому сухожилиями была примотана обожженная огнем кость — лежала около тела одного из заключенных, застреленных Наковальней. Гагарка подобрал ее и осмотрел, потом отбросил в сторону, спросив себя, как близко этот человек подобрался к Наковальне, прежде чем тот его убил. Вот если кто-нибудь убьет Наковальню, он, Гагарка, сможет получить свой игломет обратно. Но что можно сделать Кремню?
Он внимательно осмотрел того, которого зарезал тесаком. Когда-то, давно, он украл тесак и носил его, главным образом, для вида; однажды наточил, потому что время от времени использовал, перерезая веревку или взламывая выдвижные ящики. Как-то раз, из любопытства, он взял пару уроков у мастера Меченоса; сейчас он почувствовал, что, сам того не зная, владел настоящим оружием.
Ползучие огоньки светили здесь намного слабее; пройдет какое-то время, прежде чем та часть туннеля, в которой он оставил старого рыбака, станет хорошо освещенной. Он вынул тесак и осторожно пошел вперед.
— Свистни, когда что-нибудь увидишь, птица.
— Нет видеть.
— Но ты же можешь видеть в темноте, верно? Твою мать, да я сам могу видеть. Просто я вижу плохо.
— Нет муж. — Орев щелкнул клювом и перепрыгнул с правого плеча Гагарки на левое. — Нет вещь.
— Ага, я тоже ни хрена не вижу. Хотел бы я быть уверен, что это то самое место.
Больше всего он хотел, чтобы пришла Синель. Конечно, за ним шел Дрофа, большой и мускулистый; но это разные вещи. Если Синель не удосужилась прийти, нет смысла идти — вообще нет смысла что-то делать.
«Как ты вообще ввязался в это, мелочь?» — захотел узнать Дрофа.
— Не знаю, — пробормотал Гагарка. — Забыл.
«Отвечай правду, мелочь. Ты же не хочешь, чтобы я слинял? Я собираюсь тебе помогать, так что мне надо знать».
— Ну, мне он понравился. Патера, я имею в виду. Патера Шелк. Мне кажется, Аюнтамьенто его достало. И еще мне кажется, что сегодня вечером я должен был поехать на озеро, встретить их в Лимне, и они были бы рады увидеть меня, из-за денег; мы бы хорошо поели, выпили и, могет быть, наняли бы пару комнат на втором этаже, для нас. Он же не может коснуться ее, он же авгур…
— Плох речь!
— Он авгур, и она бы выпила пару стаканов за обедом и почувствовала бы, что должна мне за это и за кольцо, за оба, и это было бы здорово.
«Что я бы сказал о том, как зависать с девчонкой, мелочь?»
— Ну, да, брат. Я сделаю все, что скажешь. Только он исчез, а она напилась вдрызг, и я рассердился, навалял ей и отправился на поиски. Только все говорят, что он — ну, патера — будет кальде, новым кальде. Это все знают, даже если он отказывается.
— Дев идти!
«Не имеет значения. Значит, ты вернулся сюда, пошел обратно по тому пути, который уже прошел, ради этого мясника, Шелка?»
— Ага, ради Шелка, потому как он бы захотел. И еще ради Плотвы, ну, того старого рыбака, чья лодка.
«Ты крал у кучи таких, как он. Но даже не украл его гребаную лодку».
— Патере бы это не понравилось, а я очень люблю его.
«Настолько?»
— Тесак? Тесак!
«Он ждет, ты же знаешь. Этот бык, Гелада, он ждет нас в темноте рядом с телом старика, мелочь. У него есть лук. Никто тут не ходит без лука».
— Дев идти! — повторил Орев.
Гагарка резко повернулся и встал к ней лицом.
— Назад, Сиськи!
— Тесак, я должна кое-что сказать тебе, но я не могу кричать об этом.
— Он может увидеть нас, Сиськи. А мы нет. Даже птица не может увидеть его отсюда, потому как он в темноте, а здесь светлее. Где твой гранатомет?
— Я оставила его Кремни. Патера не хотел, чтобы я пришла к тебе с ним. Он боялся, что я могу попытаться убить их из него, если разнервничаюсь.
Гагарка взглянул направо, надеясь посоветоваться с Дрофой; но тот уже ушел.
— А я ответила, что мы не собираемся делать ничего такого. «Мы не ненавидим тебя», — сказала я. Но он ответил, что ты ненавидишь.
Гагарка тряхнул головой, боль плавала перед глазами розовой дымкой.
— Он ненавидит меня, могет быть. Но я — нет.
— Именно это я ему и сказала. А он ответил: «Очень хорошо, дочь моя, — ты знаешь, как он говорит — оставь это с нами, и я поверю тебе». Я так и сделала — отдала его Кремни.
— И пришла сюда без него, чтобы рассказать об этих гребаных дверях?
— Да! — сказала она, приближаясь. — Это важно, по-настоящему важно, Тесак, и я не хочу, чтобы этот урод, который сбил меня с ног, услышал о них.
— Это то, что сказал фаллос?
