— Она разрезала меня ножом с ее кухни, который до этого сунула в кипящую воду. Кровь была повсюду. Ужас! Ужас! Потом пришел доктор, разрезал меня еще раз, и вот появился он, покрытый моей кровью и жиром. Мой сын. Они хотели, чтобы я нянчила его, но я не стала. Я знала, что за мой проступок Змеевидная Ехидна ослепит меня, не даст видеть богов, но я подумала, что, если я не буду ухаживать за ребенком, она может смягчиться и, в конце концов, даст мне увидеть ее. Она так и не смягчилась.
— Ты не обязана рассказывать мне все это, майтера, — сказал Шелк.
— Они попросили меня дать ему имя, и я дала. Они сказали, что найдут семью, которая хочет ребенка и примет его, и он никогда не узнает, но он узнал, много лет спустя. Когда он говорил с Мрамор, он сказал, что купил этот мантейон, и попросил передать это мне. И он назвал свое имя. Когда я услышала его имя, я тут же все поняла.
— Это больше не имеет никакого значения, майтера, — нежно сказал Шелк. — Все это было много лет назад, и сейчас весь город восстал, и все остальное не имеет значения. Ты должна отдохнуть. Найти душевный покой.
— Вот почему это произошло, — заключила майтера Мрамор. — Вот почему мой сын Кровинка купил наш мантейон и вызвал все эти тревоги.
Ветер принес дым от горящей смоковницы прямо к носу Шелка, и тот чихнул.
— Пускай все боги благословят тебя, патера, — сказала она обычным голосом.
— Спасибо, — ответил он и взял протянутый носовой платок.
— Можешь принести мне воды? Холодной воды?
— Ты же не пьешь воду, майтера, — сказал он так сочувственно, как только мог.
— Пожалуйста? Просто стакан с холодной водой?
Шелк поспешно пошел в дом. В конце концов, сегодня был гиераксдень; не сомнения, что она хочет, чтобы он благословил для нее воду именем Гиеракса. Позже она окропит ею гроб майтеры Роза и углы ее спальни, чтобы помешать духу майтеры опять беспокоить ее.
В кухне сидела Маниока, на том самом стуле, на котором обычно ел патера Щука.
— Разве ты не должна лежать, дочь моя? — спросил Шелк. — Я уверен, что ты почувствуешь себя лучше, если ляжешь на диван в селлариуме.
Она уставилась на него:
— Это же был игломет, верно? Я дала тебе игломет. Почему я поступила так странно?
— Потому что кто-то дал его тебе, чтобы ты отдала его мне. — Он улыбнулся ей. — Видишь ли, я собираюсь в Аламбреру, и он мне понадобится. — Он энергично поработал рукояткой насоса, вылил полведра первой ржавой воды, наполнил стакан холодной чистой водой и дал его Маниоке.
— Пожалуйста, выпей ее, дочь моя. И ты почувствуешь себя лучше.
— Ты назвал меня Мукор, — сказала она. — Мукор. — Она поставила нетронутый стакан на кухонный столик и потерла лоб. — Ты действительно назвал меня Мукор, патера?
— Да, безусловно, я упомянул Мукор; именно она дала тебе игломет, который ты отдала мне.
Она недоуменно наморщила лоб, и Шелк решил, что будет разумно поменять тему разговора:
— Ты можешь сказать мне, что произошло с Его Святейшеством и маленьким Ворсинкой, дочь моя?
— Он понес его наверх, патера. Он хотел уложить его, как ты хотел уложить меня.
— Нет сомнений, что вскоре он спустится. — Шелк решил, что, скорее всего, Пролокьютор намеривался перевязать ногу Ворсинке и потратил время на поиски бинта. — Выпей эту воду, пожалуйста. Я уверен, что она заставит почувствовать себя лучше. — Он наполнил второй стакан и вынес его наружу.
Майтера Мрамор все так же сидела в беседке. Раздвинув лозы, он протянул ей стакан и сказал:
— Ты хочешь, чтобы я благословил его для тебя, майтера?
— В этом нет необходимости, патера.
Вода полилась через край стакана, ручейки окаймили пальцы, и дождь забарабанил по черной одежде, прикрывавшей ее металлические бедра. Она улыбнулась.
— Это заставило тебя почувствовать себя лучше? — спросил он.
— Да, много лучше. Намного холоднее, патера. Спасибо тебе.
— Я с удовольствием принесу тебе еще один стакан, если тебе это нужно.
Она встала:
— Нет. Благодарю тебя, патера. Я пришла в себя, как мне кажется.
— Садись, майтера, пожалуйста. Я все еще боюсь за тебя, и мне надо поговорить с тобой.
Она неохотно села.
— Есть ли еще, которым досталось? Мне кажется, что я помню остальных… и майтеру Роза, ее гроб.
Шелк кивнул:
— Это часть того, о чем я должен поговорить с тобой. Сражение охватило весь наш город.
Она нерешительно кивнула:
— Бунты.
— Восстание, майтера. Люди — по меньшей мере, некоторые — восстали против Аюнтамьенто. Боюсь, несколько дней не будет никаких похорон; так что, когда ты почувствуешь себя лучше, ты и я должны будем перенести гроб майтеры в мантейон. Он очень тяжелый?
— Не думаю, патера.
— Тогда мы справимся. Но, прежде чем мы начнем, я должен сказать тебе, что Ворсинка и одна старая женщина по имени Маниока сейчас находятся в доме авгура вместе с Его Святейшеством. Я не могу остаться, и он тоже, я уверен; так что я хочу попросить его, чтобы он разрешил тебе войти и позаботиться о них.
Майтера Мрамор кивнула.
— Наш алтарь и Окно все еще на улице. Я сомневаюсь, что, пока в городе не воцарится мир, кто-нибудь поможет нам занести их внутрь. Но если ты сможешь, пожалуйста, сделай это.
— Безусловно, патера.
— Я хочу, чтобы ты осталась и приглядела за мантейоном, майтера. Майтера Мята ушла; она почувствовала, что ее долг — возглавить сражение, и она ответила на призыв долга с исключительным мужеством. Я должен идти как можно быстрее. Люди умирают — и убивают других, — чтобы сделать меня кальде, и я должен остановить их, если смогу.
— Пожалуйста, будь осторожен, патера. Ради нас всех.
— Тем не менее этот мантейон все еще важен, майтера. Ужасно важен. — Призрак доктора Журавля засмеялся в уголке сознания Шелка. — Так сказал мне Внешний, помнишь? Кто-то должен позаботиться о нем, и никого не осталось, кроме тебя.
Гладкая металлическая голова майтеры Мрамор робко кивнула; без чепца движение показалось странным и механическим.
— Я сделаю все, что смогу, патера.
— Я знаю, что сделаешь. — Шелк опять наполнил легкие. — Я сказал, что хочу поговорить с тобой о двух вещах. Быть может, ты этого не помнишь, но помню я. И когда ты начала говорить, я обнаружил, что их намного больше. Но сейчас я скажу тебе о двух, и потом мы, если сможем, перенесем майтеру в мантейон. О первой я должен был сказать тебе несколько месяцев назад. Возможно, я и сказал; я знаю, что пытался. Сейчас мне кажется… мне кажется, что меня, скорее всего, убьют, и я должен сказать это сейчас, или не скажу никогда.
