— По ту сторону улицы есть здания, такие же высокие, как стена, майтера, а одно чуть дальше по улице — даже выше. Мне кажется, мы должны поставить туда людей, чтобы они стреляли по людям на стене. Некоторые из моих, у которых нет карабина или игломета, тоже могут подняться на крыши и оттуда сбрасывать камни, по примеру тех, о которых нам сказал гонец. Кусок коркамня, сброшенный с такой высоты, должен ударить не хуже пули, и у этих прыгунов есть броня.
Майтера Мята опять кивнула:
— Ты прав. Ты возглавишь этот отряд. Возьми некоторых людей — не только твоих, но и мальчишек постарше и, особенно, девушек; пусть они приносят камни и поднимают их наверх. Здесь, после этих пожаров, их должно быть полным-полно.
Липа, твои женщины не могут сражаться, если не получат карабины или иглометы. Нам нужны люди, которые будут выносить раненых с поля боя и заботиться о них. Они смогут использовать ножи или все что угодно, если кто-нибудь попытается помешать им. И эта женщина с вилами? Пошли ее сюда. Я хочу поговорить с ней.
Взгляд майтеры Мята упал на кусок сломанной штукатурки.
— Бизон, смотри. — Подняв штукатурку, она нарисовала на обожженной огнем стене за собой две далеко расположенные друг от друга линии.
— Это Тюремная улица. — Со скоростью, рожденной долгими годами практики, она начертила Аламбреру и здания, стоявшие напротив нее.
* * *
Осталось достаточно кедра, и огонь алтаря тоже не полностью погас. Шелк подбросил новые дрова и дал ветру раздуть огонь; по Солнечной улице помчались искры.
Квезаль, который занимался телом Мускуса, положил его рядом с гробом майтеры Роза. Майтера Мрамор, которая отправилась в киновию за простынею, еще не вернулась.
— Он был самым плохим человеком из всех, которых я знал. — Шелк не собирался говорить вслух, но слова сами вырвались наружу. — Тем не менее, я не могу не пожалеть его и всех нас, потому что он ушел.
— Это делает вам честь, патера-кальде, — пробормотал Квезаль и вытер лезвие жертвенного ножа, который спас из грязи.
Шелк мимолетно спросил себя, когда он уронил его. Майтера Роза всегда заботилась о ноже, чистила и точила его после каждого жертвоприношения, даже самого маленького; но майтера Роза ушла, сейчас она мертва, как Мускус.
После того, как он вырезал знак сложения на лодыжке Ворсинки, конечно, и встал на колени, чтобы отсосать яд.
Когда они встретились с Кровью в фэадень, Кровь сказал, что он пообещал кому-то — женщине, — что помолится в этом мантейоне за нее. Внезапно Шелк понял (сам не зная как), что этой «женщиной» был Мускус. Неужели дух Мускуса задержался около тела и каким-то образом подсказывает ему? Шепчет, совсем тихо, но так, что можно услышать? Шелк начертил знак сложения, зная, что еще должен помолиться Фелксиопе, богине магии и призраков, но был не в состоянии это сделать.
Мускус купил мантейон для Крови и на деньги Крови; и Мускус должен был чувствовать, какой-то глубокой частью себя, которую еще не убили его злые дела, что поступил неправильно, что его покупка оскорбила богов. И он попросил Кровь помолиться за него, или, возможно, за них обоих, в мантейоне, который купил; и Кровь пообещал это сделать.
Сдержал ли Кровь свое обещание?
— Не подержите ли ноги, патера-кальде? — Квезаль уже стоял рядом с изголовьем гроба майтеры Роза.
— Да, конечно, Ваше Святейшество. Мы можем внести его внутрь.
Квезаль покачал головой:
— Мы положим его на священный огонь, патера-кальде. Кремация разрешена, когда погребение непрактично. Вы?..
Шелк поднял нижнюю часть гроба, обнаружив, что он легче, чем казался.
— Не должны ли мы обратиться с просьбой к богам, Ваше Святейшество? За нее?
— Я уже это сделал, патера-кальде, когда вы глубоко задумались. Так высоко, как только вы можете, а потом быстро в огонь. Один, два, три!
Шелк так и сделал, а потом поспешно отступил от взметнувшегося пламени.
— Быть может, мы должны были подождать майтеру, Ваше Святейшество.
Квезаль опять покачал головой:
— Так лучше, патера-кальде. И вам тоже лучше не смотреть на огонь. Кстати, вы знаете, почему гробы имеют такую странную форму? Смотрите на меня, патера-кальде.
— Чтобы дать место плечам, Ваше Святейшество, так я слышал.
Квезаль кивнул:
— Так все говорят. Неужели этой вашей сивилле нужно было дополнительное место для плеч? Смотрите на меня, я сказал.
Тонкое, окрашенное дерево почернело уже по-настоящему, обуглившись; оно вспыхнуло, когда лизавшее его пламя получило новую пищу.
— Нет, — сказал Шелк и опять отвернулся. (Было так странно думать, что этот лысый сгорбленный старик и есть Пролокьютор.) — Нет, Ваше Святейшество. Ни большинству женщин, ни многим мужчинам.
В воздухе запахло горящей человеческой плотью.
— Это делают для того, чтобы мы, живые, знали, где лежит голова, когда крышка закрыта. Гробы иногда ставят на попа. Патера!
Взгляд Шелка опять перебежал на огонь. Он отвернулся и прикрыл глаза.
— Я бы спас вас, если бы мог, — сказал ему Квезаль, и майтера Мрамор, только что появившаяся с простынёй, поинтересовалась:
— Спас от чего, Ваше Святейшество?
— От того, чтобы увидеть лицо майтеры Роза в то мгновение, когда пламя пожирало его, — объяснил ей Шелк. Он потер глаза, надеясь, что она подумает, будто он тер их и раньше, будто они слезятся из-за дыма.
Она протянула ему конец простыни.
— Я прошу прощения, что меня не было так долго, патера. Я… я случайно увидела свое отражение. Потом я искала зеркало майтеры Мята. У меня поцарапана щека.
Шелк взял уголки простыни мокрыми от слез пальцами; ветер попытался вырвать материю из его рук, но он держал крепко.
— Так оно и есть, майтера. Как это случилось?
— Понятия не имею!
К его изумлению, Квезаль легко поднял наполовину поглощенное огнем тело Мускуса.
Ясно, что этот почтенный старый человек намного сильнее, чем кажется.
— Расстелите простыню на земле и держите концы, — сказал он им. — Мы положим Мускуса сверху и завернем в нее.
Мгновением позже пламя охватило и тело Мускуса.
— Наш долг — поддерживать огонь, пока оба не сгорят. Мы не обязаны смотреть, и я предлагаю так и сделать. — Квезаль встал между Шелком и алтарем. — Давайте помолимся, про себя, за успокоение их душ.
Шелк закрыл глаза, склонил голову и обратился к Внешнему, без особой уверенности, что этот самый загадочный из богов слышит его или обращает внимание на его слова и существование.
«И, тем не менее, я это знаю. — (Его губы двигались, хотя он не произнес ни звука.) — Для меня ты — единственный бог. Самое лучшее для меня — поклоняться только тебе, хотя ты не из главных богов; это лучше, чем поклоняться Ехидне и даже Киприде, чьи лица я видел. И я умоляю тебя о милосердии по отношению к нашим мертвым. Вспомни, что я, которого ты однажды удостоил поразительной чести, должен был любить их обоих, но не смог, не сумел дать им толчок, который мог бы привести их к тебе прежде, чем их призвал к себе Гиеракс. Я и только я виноват во всем плохом, что они сделали, потому что они оба знали меня. Я принимаю это и умоляю тебя простить тех, чьи тела горят в огне, и простить меня, чей огонь еще не зажжен. Загадочный Внешний, не сердись на нас, хотя мы всегда недостаточно почитали тебя. Все изгнанные, бездомные и презираемые — твои. Да, я пренебрегал этим мужчиной и этой женщиной, но разве и ты не делал того же самого? Вспомни мучения, которые испытываем мы, живые, и их смерть. Неужели мы никогда не найдем покой? Я обыскал свое сознание, Внешний, чтобы найти, чем я рассердил тебя. И нашел: я избегал майтеру Роза всегда, когда мог, хотя она могла стать для меня той бабушкой, которую я не знал; я ненавидел и боялся Мускуса, даже тогда, когда он еще не сделал мне ничего плохого. Как я сейчас понимаю, они оба были твои, Внешний; и ради тебя я должен был любить их обоих. Я отказываюсь от своей гордости и буду чтить их память. Клянусь. Моя жизнь — тебе, Внешний, если ты простишь этого мужчину и эту женщину, которых мы сжигаем сегодня».
