— Как и многие другие необходимые вопросы. — Квезаль вскинул голову. — Он не один такой, но… вы слышите лошадей?
— Лошадей, Ваше Святейшество? Нет.
— Наверно, мне показалось. Ну, что у вас за вопросы?
Несколько секунд Шелк шел молча, собирая мысли.
— Мои два вопроса стали тремя, Ваше Святейшество, — наконец сказал он. — Вот первый, и я заранее извиняюсь, но разве не правда, что Ехидна и Семеро любят нас так же, как и Пас? Я всегда каким-то образом чувствовал, что, пока они любят нас, Пас любит их; и, если все это так, приведет ли его смерть — как бы ужасно это ни было — к существенной разнице для нас?
— У вас есть ручная птица, патера-кальде. Я никогда не видел ее, но так мне сказали.
— Да, Ваше Святейшество, ночная клушица. Боюсь, я потерял ее, хотя она может быть с моим другом. Я надеюсь, что со временем она вернется ко мне.
— Вы были должны посадить ее в клетку, патера-кальде. Тогда сейчас бы она была с вами.
— Я слишком люблю ее для этого, Ваше Святейшество.
Маленькая голова Квезаля закачалась на длинной шее.
— Именно так. Есть люди, которые настолько любят птиц, что освобождают их. Есть другие люди, которые настолько любят птиц, что сажают их в клетки. Любовь Паса — первого типа, Ехидны и Семерых — второго. Не собирались ли вы спросить, почему они убили Паса? Это — один из ваших вопросов?
— Второй, Ваше Святейшество, — кивнул Шелк.
— На него я уже ответил. Какой третий?
— Вы указали, что хотите обсудить со мной План Паса. Если Пас мертв, какой смысл обсуждать его план?
Позади них слабо затопали копыта.
— План бога не умирает вместе с ним, патера-кальде. Он мертв, как и сказала нам Змееподобная Ехидна. Мы — нет. И мы должны исполнить план Паса. Вы сказали, что он правил нами, как отец. Кому приносит пользу план отца? Ему или детям?
— Ваше Святейшество, я только что вспомнил кое-что. Есть еще один бог, Внешний…
— Патеры! — Всадник, лейтенант гражданской гвардии, в пятнистых зеленых доспехах, поднял забрало. — Ты там… ты, патера. Молодой. Ты — патера Шелк?
— Да, сын мой, — сказал Шелк. — Это я.
Лейтенант отпустил поводья. Его рука выдернула игломет из кобуры — на вид медленно, но все равно слишком быстро, чтобы дать Шелку возможность достать игломет Мускуса. Скучный треск выстрела прозвучал мгновением позже жалящего укуса иглы.
Глава пятая
Почта
Они настаивали, чтобы она не смотрела сама и послала бы одного из них сделать это, но она чувствовала, что уже и так посылала слишком многих. На этот раз она сама посмотрит на врага, и она запретила им сопровождать себя. Она на ходу расправила свой снежно-белый чепец и пригладила смятую ветром юбку — сивилла, меньше и моложе, чем большинство, облаченная (как и все сивиллы) в черное вплоть до кончиков черных поношенных туфлей, выполняющая священную миссию и выделяющаяся только тогда, когда находится одна.
Азот лежал в одном вместительном кармане, четки — в другом; она вынула их, когда завернула за угол, на Тюремную улицу: деревянные четки, в два раза меньше тех, которых касались пальцы Квезаля, гладкие и отполированные прикосновениями ее пальцев до каштанового блеска.
Во-первых, гаммадион Паса:
— Великий Пас, Проектировщик и Создатель Витка, Лорд-Страж Ослепительного Пути, мы…
Полагалось говорить «я», но она привыкла молиться вместе с майтерой Роза и майтерой Мрамор; и когда они молились вместе в селлариуме киновии, было правильно говорить «мы». «Но я молюсь за всех нас, — подумала она. — За всех, кто может сегодня умереть, за Бизона и патеру Росомаха, и Леща, и того человека, который дал мне занять его меч. За добровольцев, которые через минуту поскачут со мной, за патеру Шелка, Липу, Зориллу и детей. Особенно за детей. За всех нас, Великий Пас».
— Мы признаем тебя высшим и полновластным…
А вот и они. Бронированный поплавок с опущенными люками повернул на Тюремную улицу. За ним второй и третий. Между третьим поплавком и первым рядом марширующих гвардейцев большое расстояние — из-за пыли. Офицер на коне рядом с труперами. За труперами должны идти солдаты (так сказал гонец), но нет времени ждать, пока они появятся в поле зрения, хотя солдаты — самое худшее из всего, даже хуже, чем поплавки.
Забыв про четки, она заторопилась обратно тем же путем, которым пришла.
Ложнодождевик все еще стояла на месте, держа за поводья белого жеребца.
— Я тоже иду, майтера. На этих двух ногах, потому что ты не разрешаешь мне сесть на коня, но я иду. Ты-то идешь, а я больше тебя.
И это было правдой. Ложнодождевик была не выше ее, но вдвое шире.
— Кричи! — сказала она ей. — Боги благословили тебя хорошим громким голосом. Кричи как можно громче, шуми, как только можешь. Если ты сделаешь так, что они заметят людей Бизона на секунду позже, это может решить исход боя.
Гигант со щербатой ухмылкой встал на колено и подставил руки, чтобы помочь ей сесть на жеребца; она поставила на них левую ногу и взлетела в седло; хотя она и сидела на высокой лошади, голова гиганта была на одном уровне с ее. Она выбрала его за размеры и свирепый вид. (Отвлечение. Отвлечение — самое главное!) Сейчас ей пришло в голову, что она даже не знает его имени.
— Ты умеешь ездить верхом? — спросила она. — Если не умеешь, скажи.
— Конечно, умею, майтера.
Быть может, он врал; но было поздно, слишком поздно проверять его или заменять кем-либо другим. Она встала в стременах и поглядела на пятерых всадников, выстроившихся за ней, и на гиганта, еще не севшего на коня.
— Большинство из нас убьют, и, скорее всего, всех.
Первый поплавок, должно быть, уже проплыл всю Тюремную улицу и остановился перед воротами Аламбреры; но если они хотят победить, их атака должна начаться не раньше, чем гвардейцы, марширующие за третьим, догонят его. Нужно чем-то заполнить время.
— Однако если один из нас выживет, было бы хорошо для него — или ее — знать имена тех, кто отдал свою жизнь. Ложнодождевик, я не могу считать, что ты — одна из нас, но ты, скорее всего, выживешь. Слушай внимательно.
Ложнодождевик кивнула, ее пухлое лицо побледнело.
— Вы все. Слушайте и постарайтесь запомнить.
Страх, от которого она так успешно отгородилась, просочился внутрь. Она прикусила губу; ее голос не должен дрожать.
— Я майтера Мята из мантейона на Солнечной улице. Но вы это и так знаете. Ты, — она указала на самого последнего всадника. — Назови свое имя, и погромче.
— Бабирусса!
— Хорошо. Ты?
— Горал!
— Калужница! — Женщина, которая предоставила лошадей всем остальным.
