«Ты сказал, что не будешь помогать, — напомнил он посетителю. — Ты сказал, чтобы я не ожидал помощи от тебя, и, тем не менее, ты здесь».
Посетитель не ответил, но его руки были чистыми, нежными и полными исцеления.
* * *
— Ты проснулся, патера?
Шелк вытер глаза.
— Да.
— Я так и подумал. Твои глаза были закрыты, но ты плакал.
— Да, — опять сказал Шелк.
— Я принес стул. Я подумал, что мы можем поговорить минуту-другую. Ты не против? — Человек со стулом был одет в черное.
— Да. Ты авгур, как и я.
— Мы вместе учились в схоле, патера. Я — Раковина, сейчас патера Раковина. Ты сидел в нескольких рядах позади меня на занятиях по каноническому праву. Помнишь?
— Да. Да, помню. Но это было давно.
Раковина кивнул:
— Почти два года назад. — Он был худой и бледный, но слабая застенчивая улыбка заставляла его лицо светиться.
— Как хорошо с твоей стороны прийти и навестить меня, патера… очень хорошо. — Шелк на мгновение замолчал, чтобы подумать. — Ты — на другой стороне, стороне Аюнтамьенто. Должен быть. Ты рискуешь, разговаривая со мной. Боюсь.
— Да. — Раковина извиняюще кашлянул. — Возможно… я не знаю, патера. Я… я не сражаюсь, знаешь ли. Совсем.
— Конечно, не сражаешься.
— Я приносил Прощение Паса нашим умирающим. И твоим умирающим, патера, когда мог. И помогал ухаживать за ними, немного. У нас не хватает врачей и сестер, просто ужас, и было большое сражение на Тюремной улице. Ты знаешь об этом? Я расскажу тебе, если хочешь. Почти тысяча мертвых.
Шелк закрыл глаза.
— Не плачь, патера. Пожалуйста, не плачь. Они пошли к богам. Все они, с обеих сторон, и ты в этом не виноват, я уверен. Я не видел сражения, но много слышал о нем. От раненых. Но если ты хочешь поговорить о чем-либо другом…
— Нет. Расскажи мне, пожалуйста.
— Я так и думал, что ты захочешь узнать, так что я могу описать его для тебя — хоть что-нибудь для тебя сделаю. И еще я подумал, что ты можешь захотеть исповедоваться. Мы можем закрыть дверь. Я поговорил с капитаном, и он сказал, что я могу делать все, только не должен давать тебе оружие.
Шелк кивнул:
— Я должен был сам подумать об этом. В последнее время меня просто захватил вихрь земных забот, и, боюсь, я мало внимания уделял духовным. — Сводчатое окно, находившееся за Раковиной, демонстрировало только темноту и их отражения. — Все еще гиераксдень, патера? — спросил Шелк.
— Да, но уже тенеспуск. Около семи тридцати, мне кажется. В комнате капитана есть часы, и было семь двадцать пять, когда я вошел в нее. Семь двадцать пять на тех часах, я имею в виду, и я пробыл там совсем недолго. Он очень занят.
— Тогда я не пропустил утренние молитвы Фелксиопе. — В голове промелькнула мысль, сможет ли он заставить себя произнести их, когда настанет утро, и должен ли он это сделать. — Значит, я не должен буду просить прощения за это, когда ты будешь исповедовать меня. Но сначала расскажи мне о битве.
— Твои войска пытались захватить Аламбреру, патера. Ты знаешь об этом?
— Я знаю, что они напали на нее. Больше ничего.
— Они пытались взломать ворота и все такое. Но они не сумели, и все внутри подумали, что они ушли, вероятно, для того, чтобы захватить Хузгадо.
Шелк опять кивнул.
— Но еще до этого правительство — Аюнтамьенто, я имею в виду — послало много труперов с поплавками и всем таким, и еще роту солдат, чтобы прогнать твои войска и помочь гвардейцам в Аламбрере.
— Три роты солдат, — сказал Шелк, — и Вторую бригаду гвардии. Во всяком случае, так мне сказали.
Раковина слегка поклонился:
— Я уверен, что твоя информация более точна, чем моя, патера. Они с некоторым трудом прошли через город, даже с солдатами и поплавками, хотя не с таким большим трудом, как ожидали. Ты знаешь об этом?
Шелк перекатил голову из стороны в сторону.
— Так и было. Люди кидали всякие вещи. Один гвардеец сказал мне, что получил по лбу горшком с помоями, брошенным с четвертого этажа. — Раковина рискнул смущенно засмеяться. — Можешь себе представить? Хотел бы я знать, что сделают люди, которые там живут, сегодня ночью? Но серьезного сопротивления не было, если ты понимаешь, что я имею в виду. Они ожидали баррикад на улицах, но не было ничего такого. Они прошли через весь город и остановились перед воротами Аламбреры. Предполагалось, что труперы войдут внутрь, а солдаты обыщут здания на Тюремной улице.
Шелк разрешил глазам закрыться и представил себе колонну, о которой ему рассказал монитор из стекла майтеры Роза.
— И вот тогда, — Раковина сделал паузу для большего эффекта, — сама генерал Мята атаковала их, скача, как бес, по Тюремной улице на огромном белом жеребце. С другой стороны, как ты понимаешь. Со стороны рынка.
Шелк, удивленный, открыл глаза.
— Генерал Мята?
— Так они ее зовут. Ну, мятежники… твои люди, я имею в виду.
Раковина прочистил горло:
— Бойцы, верные кальде. Тебе.
— Ты не обидел меня, патера.
— Они называют ее генерал Мята, и у нее есть азот. Только представь себе! Этим азотом она разнесла на куски все поплавки гвардейцев. Трупер, с которым я разговаривал, был водителем одного из них и видел все. Ты знаешь, как выглядят поплавки гвардейцев изнутри, патера?
— Сегодня утром я ехал на одном из них. — Шелк опять закрыл глаза, стараясь вспомнить. — Я ехал внутри, пока не прекратился дождь. Потом я ехал снаружи, сидя на… На такой круглой части, на которой стоит жужжалка. Внутри было тесно и совсем неудобно, и еще мы везли тела — но все равно лучше, чем сидеть под дождем.
Раковина энергично кивнул, с радостью соглашаясь:
— Там два человека и офицер. Один из людей — водитель, управляет поплавком. Именно с ним я и разговаривал. Офицер, конечно, командует. Он сидит за водителем, и для него есть стекло, хотя некоторые из них уже не работают. Офицер может стрелять из жужжалки, которая направлена вперед. Есть еще один человек, стрелок, который управляет той круглой штукой, на которой ты сидел. Она называется турель.
— Точно. Сейчас я вспомнил.
— Азот генерала Мята разрезал их поплавок, убил офицера и остановил одну из турбин. Так сказал водитель. Мне кажется, что, если азот может такое делать, он мог бы легко прорезать ворота Аламбреры и убить всех внутри, но водитель сказал, что не может. Ворота, сказал он, сделаны из стали в три пальца толщиной, а броня поплавка — из алюминия, чтобы он мог больше нести. Он вообще бы не мог летать, сказал водитель, если бы был сделан из железа или стали.
— Понимаю. Я этого не знал.
