— За генералом Мята последовала кавалерия. Целый отряд. Я спросил, сколько их было, и он сказал — человек сто, если не больше. У них были иглометы, мечи и всякие штуки. Его поплавок упал на бок, и он сумел выбраться через люк. Стрелок уже убежал, сказал он, офицер был убит, и как только он сам выбрался, кто-то проехал по нему и сломал ему руку. Вот почему он оказался здесь, и, если бы не милость богов, его бы убили. Когда он встал на ноги, бунтовщики… я имею в виду…
— Я знаю, что ты имеешь в виду, патера. Продолжай, пожалуйста.
— Они были вокруг него. Он сказал, что хотел было забраться обратно в поплавок, но тот начал гореть, и он знал, что, если огонь не потушить, весь их боезапас — патроны для пулемета — взорвется. У него не было доспехов, как у труперов, только шлем, так что он снял его и отбросил в сторону, поэтому большинство твоих людей подумали, что он — один из них. Он сказал, что мечи иногда прорезают человеческие доспехи. Они из полимеров, ты знаешь это, патера? Иногда они серебрят их, частные стражники и прочие, как серебрят заднюю часть зеркала стекольщики. Но под слоем серебра все равно полимеры, у труперов они окрашены в зеленый цвет, как у солдат.
— Но иглу такие доспехи остановят, верно?
Раковина энергично кивнул:
— По большей части. Практически всегда. Но иногда игла может пройти через отверстие в забрале в глаз или в рот. Если так происходит, человек обычно погибает, так они говорят. И иногда меч тоже может прорезать доспехи, если это большой тяжелый меч в руках сильного человека. Или удар может расколоть грудную пластину. Многие из твоих людей имели топоры и небольшие топорики. Которыми рубят дрова. А у некоторых были дубины с шипами. Большая дубина может сбить с ног трупера в полной броне, и, если на ней есть шип, шип пробьет доспехи. — Раковина на мгновение замолчал и вдохнул воздух. — Но солдаты совсем другие. У них металлическая кожа, металл во всех местах. Даже пуля из карабина иногда отскакивает от них, и никто не может убить или ранить солдата дубинкой или иглометом.
«Я знаю, — сказал Шелк, — я однажды стрелял в него, — и только потом сообразил, что сказал это про себя. — Я как бедная Мамелта, — подумал он, — я должен вспомнить, как говорить и дышать, пока я двигаю губами и языком».
— Один человек рассказал мне, что видел, как двое пытались забрать у солдата карабин. Они оба схватились за него, но солдат просто поднял их обоих и отшвырнул в сторону. Это рассказал не водитель, а женщина, одна из твоих людей, патера. У нее была скалка, она встала позади солдата и ударила его, но он как раз стряхнул с себя двоих, ударил ее прикладом карабина и сломал ей плечо. Многие из твоих людей добыли карабины у труперов и стреляли из них по солдатам. Кто-то выстрелил в того, с которым она сражалась. Только поэтому он и не убил ее, сказала она. Но и солдаты перестреляли многих из них, а потом погнали по Сырной улице и по другим. Она пыталась сражаться, но у нее не было карабина, да и со сломанным плечом она бы не смогла стрелять, даже если бы он у нее был. Пуля попала ей в ногу, и врачам пришлось отрезать ее.
— Я буду молиться за нее, — пообещал Шелк, — и за всех других, кого убили или ранили. Если ты опять увидишь ее, патера, скажи ей, пожалуйста: мне очень жаль, что так произошло. А майтера… генерал Мята, она ранена или убита?
— Говорят, что нет. Вроде бы она планирует новую атаку, но на самом деле никто не знает. Тебя действительно очень тяжело ранили, патера?
— Не думаю, что умру. — Несколько мгновений, которые превратились в минуту, Шелк спрашивал себя, что за пустая бутыль свисает со столбика кровати. Неужели жизнь — такая простая вещь, которая вытекает из человека, как красная жидкость, или, наоборот, втекает в него? Неужели он со временем обнаружит, что у него есть другая жизнь, в которой он страстно любит жену и детей и живет в доме, который еще не видел? Безусловно, это была не его кровь — не его жизнь. — Совсем недавно мне казалось, что я умираю. Даже когда ты пришел, патера. Но мне было все равно. Учитывая мудрость и сострадание бога, создавшего нас, мы не должны бояться смерти, даже тогда, когда умираем!
— Если ты считаешь, что не умрешь…
— Нет, нет. Исповедуй меня. Аюнтамьенто, безусловно, собирается меня убить. Возможно, кстати, что они еще не знают, что я здесь; если бы они знали, я уже был бы мертв. — Шелк сбросил с себя одеяло.
Раковина поспешил опять накрыть его.
— Ты не должен вставать на колени, патера. Ты все еще болен, ужасно болен. У тебя очень тяжелая рана. Только отверни голову к стене, пожалуйста.
Шелк так и сделал, и знакомые слова, казалось, сами поднялись к губам:
— Очисти меня, патера, потому что я обидел Паса и других богов. — Было невообразимо приятно вернуться в детство, произнося заученные тогда ритуальные фразы; но Пас мертв, и колодец безграничного милосердия навсегда пересох.
* * *
— Это все, патера?
— Со времени моей последней исповеди, да.
— В наказание за зло, которое ты, патера Шелк, сделал, ты должен совершить один похвальный поступок завтра, до этого часа. — Раковина замолчал и сглотнул. — Я предполагаю, что ты окрепнешь и сможешь его сделать. Ты не думаешь, что это слишком сурово? Достаточно будет помолиться вслух.
— Слишком сурово? — Шелк с трудом заставил себя не глядеть на него. — Нет, конечно нет. Слишком мягко, я уверен.
— Тогда я приношу тебе, патера Шелк, прощение всех богов…
Всех богов. Он забыл эту особенность формулы Прощения, какой он дурак! Слова принесли огромное чувство облегчения. Раковина был уполномочен даровать ему прощение не только от Ехидны и ее мертвого мужа, не только от Девяти и настоящих младших богов, вроде Киприды, но и от Внешнего. От всех богов. Следовательно, ему, Шелку, прощены все его сомнения.
Он повернул голову так, чтобы видеть Раковину:
— Спасибо тебе, патера. Ты не знаешь — не можешь знать, — как много это значит для меня.
Раковина опять засверкал неуверенной улыбкой.
— Я в состоянии оказать тебе еще одну услугу, патера. У меня есть для тебя письмо от Его Святейшества. — Увидев выражение лица Шелка, он быстро добавил: — Боюсь, это обыкновенное циркулярное письмо. Мы все его получили. — Он сунул руку в карман. — Когда я сказал патере Тушканчику, что тебя схватили, он дал мне твое. Оно о тебе, кстати.
Раковина протянул ему сложенный лист с печатью Капитула, оттиснутой на багровом воске; под печатью было написано ясным четким почерком: «Шелк, Солнечная улица».
— Очень важное письмо, на самом деле, — сказал Раковина.
Шелк сломал печать и развернул лист.
30 день месяца Немезида, 332 год от основания Витка
Всему Клиру Капитула
Как отдельно, так и всем вместе
Приветствую вас во имя Паса, во имя Сциллы и во имя всех богов! Знайте, что вы всегда в моих мыслях, как и в моем сердце.
