— Кальде, я вообще никогда не получал от нее писем. — Узик дернул себя за ус. — Советую вам сохранить его. За всю жизнь я получил множество писем от других женщин, но никогда от нее. Завидую вам.
— Спасибо, — сказал Шелк.
— Вы ее любите. — Узик откинулся на спинку стула. — И это не вопрос. Быть может, вы этого не знаете, но вы ее любите. — Его голос стал мягче. — Когда-то и я был в вашем возрасте. Вы понимаете, что через месяц все может кончиться?
— Все может кончиться через день, — согласился Шелк. — Иногда я надеюсь, что так и будет.
— И еще вы боитесь. Вам не нужно об этом говорить. Я понимаю. Я сказал, что знаю ее, и сделал вам больно, однако я не хочу, чтобы вы подумали, позже, что я не был до конца честен. Я совершенно честен. Жестоко честен. Моя гордость задета. Для нее я никто.
— Спасибо вам еще раз, — сказал Шелк.
— Пожалуйста. Но я не говорю, что она для меня никто. Я сделан не из камня. Но есть и другие, много других. Я не хочу оскорблять вас, объяснениями.
— Безусловно, вы не должны вдаваться в детали, если не хотите исповедоваться мне. Могу ли я посмотреть ее письмо?
— Мгновение, кальде. Вскоре я отдам его вам. По меньшей мере, я так думаю. Есть еще кое-что, что я хочу с вами обсудить. Вы, случайно, упомянули женщину по имени Синель. Я тоже знаю женщину с таким именем. Она живет в желтом доме.
Шелк улыбнулся и покачал головой.
— Ага, это имя не причиняет вам боли. Это не та ли Синель, с которой вы ездили на озеро?
— Я смеюсь над собой — над собственной глупостью. Она сказала мне, что развлекает полковников; но пока вы не сказали, что знаете ее, мне даже в голову не приходило, что вы — один из них. И их не может быть много.
— Семь, не считая меня. — Узик пошарил в узле с одеждой и нашел большой игломет Мускуса и маленький позолоченный Гиацинт. Показав их Шелку, он положил иглометы на подоконник.
— Маленький — ее, — сказал Шелк. — Гиацинт. Вы можете проследить за тем, чтобы его вернули ей?
Узик кивнул:
— Я перешлю его через общего знакомого. А что с большим?
— Владелец мертв. Сейчас он мой, я полагаю.
— Я слишком хорошо воспитан, чтобы спросить, не вы ли убили его, но надеюсь, что убитый не был одним из моих офицеров.
— Нет и нет, — ответил Шелк. — Конечно не я. Признаюсь, меня несколько раз подмывало убить его — и он, несомненно, пытался убить меня, — но я его не убивал. Хотя однажды я действительно убил кое-кого, защищаясь. Теперь я могу прочитать письмо Гиацинт?
— Если я его найду. — Узик опять стал рыться в узле с одеждой и достал два письма, которые утром Шелк взял с каминной полки дома авгура. — Тут есть письмо от другого авгура. Хотите прочитать и его?
— Боюсь, не слишком. А от кого оно?
— Я забыл. — Узик извлек письмо из конверта и развернул его. «Патера Прилипала, Коадъютор». Он хочет видеть вас, или хотел. Вы должны были прийти во дворец Пролокьютора вчера в три. Кальде, вы опоздали уже на день. Все еще хотите письмо?
— Да, мне кажется, — сказал Шелк, и Узик швырнул письмо коадъютора на кровать. Затем встал, протягивая письмо Гиацинт. — Зато вот это вы вряд ли захотите читать в моем присутствии, да и меня ждут срочные дела. Я зайду к вам сегодня, но позже. Намного позже. Если я буду слишком занят, то увижу вас завтра утром. — Он дернул ус. — Кальде, не посчитаете ли вы меня дураком, если я скажу, что желаю вам выздороветь? И что если бы мы не были по разные стороны баррикад, я считал бы вашу дружбу за честь?
— Я считаю вас честным человеком, достойным всяческого уважения, — сказал ему Шелк, — каким вы и являетесь.
— Спасибо вам, кальде! — Узик поклонился и щелкнул каблуками.
— Полковник?
— Ах, да. Ваши четки. Я забыл. Вы найдете их в кармане сутаны, я уверен. — Узик повернулся было, чтобы уйти, но тут же повернулся обратно. — Просто интересно. Вы знаете Палатин, кальде?
Правая рука Шелка, державшая письмо Гиацинт, задрожала; он прижал ее к колену, чтобы Узик не мог увидеть дрожи.
— Я бывал там. — Усилием воли он заставил себя говорить почти спокойно. — Почему вы спрашиваете?
— Часто, кальде?
— Три раза, как мне кажется. — Было невозможно думать о чем-нибудь другом, кроме Гиацинт; он легко мог сказать «пятьдесят» или «никогда». — Да, три раза — один раз во дворце Пролокьютора и дважды присутствовал на жертвоприношениях в Великом мантейоне.
— Больше нигде?
Шелк кивнул.
— Там есть такое место, где стоит деревянная статуя Фелксиопы. Как авгур, вы должны знать его.
— В Великом мантейоне статуя из оникса…
Узик покачал головой.
— В гостинице Горностая, входишь в селлариум и направо. Напротив нее арка, увитая зеленью, за которой находится бассейн с золотыми рыбками. В руках статуя держит зеркало. Освещение устроено так, что в зеркале отражается бассейн, а в воде бассейна — зеркало. Статуя упоминается в письме. — Узик повернулся и пошел к двери.
— Полковник, эти иглометы…
Узик остановился.
— Кальде, неужели вы собираетесь стрелять, чтобы вырваться на свободу? — Не ожидая ответа, он вышел, оставив дверь приоткрытой. Шелк услышал, как часовой встал по стойке «смирно» и Узик сказал:
— Ты свободен. Немедленно возвращайся в караульную.
Руки Шелка все еще тряслись, когда он разворачивал письмо Гиацинт; оно было небрежно написано на бумаге сливочного цвета фиолетовыми чернилами, со многими завитушками.
«О, Моя Дорогая Маленькая Блоха:
Я называю тебя так не только из-за того, как ты выпрыгнул из моего окна, но и из-за того, как ты прыгнул ко мне в кровать! Как долго твоя одинокая маруха ждет весточку от тебя!!!
Ты мог бы послать ее через того кента, который отдал тебе мой подарок, вот!»
То есть доктора Журавля, и доктор Журавль мертв — умер на его руках сегодня рано утром.
«Теперь ты должен утешить меня благодарностями и еще много чем, когда мы встретимся! Знаешь то маленькое местечко на Палатине, где Фелкс держит зеркало? Гиераксдень.
Ги».
Шелк закрыл глаза. «Это было глупо», — сказал он себе. В высшей степени глупо. Полуграмотные каракули женщины, чье образование закончилось в четырнадцать, девочки, которая была отдана своим отцом начальнику, как служанка и наложница, которая с трудом читает и пишет, но пытается на бумаге флиртовать и отпускать шуточки, быть очаровательной и по-девичьи непосредственной. Как бы поиздевались над этим письмом его преподаватели в схоле!
Она назвала его «дорогой» — в высшей степени глупо! — сказала, что страстно хочет его, и послала это письмо, рискуя скомпрометировать себя и доктора Журавля.
