— Нужен учитель? Да, тебе нужен! Рад, что ты это знаешь! Где твой игломет, парень?
На мгновение Шелк смешался.
— Мой?.. Здесь, в кармане. — Он поднял игломет так же высоко, как мастер Меченос яблоко. — На самом деле он не совсем мой. Он принадлежит той юной женщине, с которой я должен встретиться у Горностая.
— Большой! Я видел! Выпал из твоих штанов! Остался наверху! Хочешь, принесу? Ешь сыр!
Меченос вылетел наружу через кухонную дверь; Шелк услышал, как он с шумом поднимается по лестнице.
— Мы должны идти, Орев. — Он встал и бросил яблоко в карман сутаны. — Он намеривается пойти с нами, но я не могу разрешить ему это сделать. — На мгновение его голова пошла ходуном; стены кухни задрожали, как студень, и закружились, как карусель, и только потом прыгнули на место.
Темный маленький коридор за кухонной дверью привел к лестнице, по которой Шелк спустился к входной двери. Он ухватился за стойку перил и какое-то время стоял, наполовину надеясь услышать, как старик ходит по этажу, или даже увидеть, как он опять спускается вниз, но старый дом не мог быть более тихим, как будто он и Орев остались в нем одни; его это озадачило, но потом он вспомнил маты на полу зала. Отодвинув засов, он вышел на пустую улицу, освещенную только небосветом. Туннели, по которым он устало тащился так много часов, проходят, возможно, и под Палатином — похоже, они проходят подо всем; но, нет никаких сомнений, они патрулируются солдатами, как тот, по которому он убежал. И он не знает ни одного входа в них, за исключением входа из озерного святилища Сциллы; и сейчас очень рад, что не знает. «Большая дыра», — сказал Орев. Неужели Орев тоже странствовал в этих наполненных ужасом туннелях?
Содрогнувшись от разбуженных воспоминаний, Шелк с новой решимостью похромал к Палатину, говоря себе, что на самом деле его щиколотка даже наполовину не так плоха, как ему кажется. Он внимательно глядел под ноги — на изрезанную колеями и рытвинами улицу, — понимая, что, несмотря на все самоуговоры, не сможет идти, если подвернет лодыжку; но, несмотря на самодисциплину, его мысли опять вернулись к туннелю, и он вместе с Мамелтой вошел в странное сооружение (похожее на башню, но не поднимавшуюся в небо, а уходящую в землю), которое она называла кораблем, и опять увидел под собой пустоту более темную, чем ночь, и сверкающие точки света; Внешний — во время просветления! — назвал их витками, витками вне витка, на которые мертвый Пас, бессмертная Ехидна, Сцилла и все ее братья и сестры никогда не могли проникнуть.
* * *
«Ты собирался вывести меня наружу. Сказал, что выведешь. Пообещал».
Гагарка, который не мог видеть Геладу, тем не менее, слышал его причитания — их приносил ветер, наполнивший черный как смоль туннель; а слезы Гелады капали с каменного потолка над головой. Стоившие две карты берцы, которые он всегда хорошо смазывал, промокли где-то над лодыжкой.
— Дрофа? — с надеждой позвал он. — Дрофа?
Но тот не ответил.
«Ты сказал, что даешь слово. Так выводи меня отсюда».
— На этот раз я тебя видел, краешком глаза. — Не в состоянии вспомнить, когда или где он сказал это в последний раз, Гагарка повторил старую мысль: — У меня глаза, как у кота.
Это было не совсем верно, потому что Гелада исчез, как только он повернул к нему голову; тем не менее, казалось правильным сказать именно так. Гелада может насторожиться, если подумает, что за ним наблюдают.
«Гагарка? Так тебя зовут? Гагарка?»
— Точняк. Я же говорил тебе.
«Где Хузгадо, Гагарка? Здесь куча дверей. Какая из них наша, Гагарка?»
— Хрен знает. Могет быть, то же самое слово открывает их все.
Это был самый широкий туннель, который он видел, за исключением того, что он его не видел. Стены с обеих сторон пропадали в темноте, и он мог, кто его знает, идти сейчас наискось, мог на любом шагу влететь в косую стену. Время от времени он махал руками, но не касался ничего. Где-то впереди хлопал крыльями Орев, или, возможно, летучая мышь, или никто.
(«Гагарка? Гагарка?» — кричал женский голос далеко от него.)
Туннель уже пылал, но все равно оставался темным из-за какого-то особого настроения света — светящаяся тьма. Носок его ботинка ударил во что-то твердое, но ищущие пальцы ничего не нашли.
— Гагарка, мой ночемолец, ты заблудился?
Голос, близкий, но далекий, мужской, глубокий и наполненный печалью.
— Нет, совсем нет. Кто это?
— Куда ты идешь, Гагарка? Только честно.
— Ищу Дрофу. — Гагарка подождал еще одного вопроса, но тот не последовал. То, обо что он ударился, было слегка выше его коленей, плоское наверху, большое и твердое на ощупь. Он сел на него, лицом к светящейся тьме, вытянул ноги и расшнуровал берцы. — Дрофа — мой старший брат. Он уже умер. Напоролся на парочку прыгунов, и они его убили. Но он много времени проводит со мной, советует и рассказывает кучу всего. Мне кажется, потому как я сейчас под землей, а он живет под землей с того времени, как стал покойником.
— Он бросил тебя.
— Ага, ушел. Он всегда так делает, когда я начинаю говорить с кем-нибудь другим. — Гагарка стащил правый ботинок; нога казалась холоднее, чем Плотва сразу после того, как его убил Гелада. — Что такое ночемолец?
— Тот, кого почитает ночь, как ты почитаешь меня.
Гагарка вздрогнул и посмотрел вверх:
— Ты бог?
— Я — Тартар, Гагарка, бог тьмы. Я много раз слышал, как ты призываешь меня, и всегда ночью.
Гагарка начертал в воздухе знак сложения.
— Ты появился здесь, в темноте, чтобы поговорить со мной?
— Гагарка, знай — там, где я появляюсь, всегда темно. Я слеп.
— Я этого не знал. — Черные бараны и овцы, серый баран, когда патера Шелк благополучно вернулся домой, еще раньше черный козел, и, в самом начале, пары летучих мышей, застигнутых днем на темном пыльном чердаке палестры; он ловил их сам и приносил патере Щука, все для этого слепого бога.
— Так ты бог. Ты разве не можешь сделать себя зрячим?
— Нет. — Безнадежное отрицание наполнило туннель и, казалось, еще долго висело в темноте после того, как звук растаял. — Гагарка, я ничего не хочу. Я — единственный бог, который ничего не хочет. Мой отец заставил меня стать таким. Если бы, как бог, я мог бы исцелить себя, я бы охотно подчинился.
— Я попросил мать… Попросил майтеру привести сюда бога, чтобы он шел с нами. Похоже, она привела тебя.
— Нет, — повторил Тартар, — я часто прихожу сюда, Гагарка. Здесь находится наш самый древний алтарь.
— Я сижу на нем? Я встану.
(И опять женский голос: «Гагарка? Гагарка?»)
— Можешь сидеть. Я исключительно скромный бог, или почти скромный.
