— Если он такой священный…
— На него клали дерево и туши животных. Ты осквернил его не больше, чем они. Когда появились первые люди, Гагарка, мы показали им, как надо почитать нас. Вскоре они начали все это забывать. И забыли, но, потому что они видели то, что видели, часть из них помнила, и, когда они находили наши алтари на внутренней поверхности, они жертвовали так, как мы научили их. Ты сидишь на самом первом из таких алтарей.
— У меня с собой ничего нет, — объяснил Гагарка. — Раньше у меня была птица, но она улетела. Мне кажется, что совсем недавно я слышал летучую мышь. Если хочешь, я постараюсь ее поймать.
— Ты считаешь, что я такой же кровожадный, как моя сестра Сцилла.
— Да, мне кажется. Я путешествовал с ней, какое-то время. — Гагарка попытался вспомнить, когда это было; но хотя он смог припомнить какие-то подробности — она, голая, сидит на белом камне, а он готовит для нее рыбу, — дни и минуты скользили и ускользали.
— Чего ты хочешь, Гагарка?
Внезапно он испугался:
— На самом деле ничего, Ужасный Тартар.
— Те, кто предлагают мне жертвы, Гагарка, всегда что-то хотят. Многое, чаще всего. Дождь — в твоем городе и во многих других.
— Здесь уже идет дождь, Ужасный Тартар.
— Я знаю, Гагарка.
— Если ты слеп…
— Ты его видишь, Гагарка?
Он покачал головой.
— Слишком темно, твою мать.
— Но ты его слышишь. Слышишь тихий всплеск падающих капель, целующих те, которые уже упали.
— И еще я их чувствую, — сказал богу Гагарка. — Время от времени одна из них скатывается по шее.
— Чего же ты хочешь, Гагарка?
— Ничего, Ужасный Тартар. — Дрожа, Гагарка обхватил себя руками.
— Все люди чего-нибудь хотят, Гагарка. И больше всего те, кто говорят, что не хотят ничего.
— Я — нет, Ужасный Тартар. Но если ты хочешь исполнить какую-нибудь мою просьбу, я бы хотел что-нибудь пожертвовать тебе. Я бы хотел что-нибудь съесть.
Ему ответило молчание.
— Тартар? Послушай, если то, на чем я сижу — алтарь, и ты говоришь со мной, значит, где-то здесь есть Священное Окно, верно?
— Верно, Гагарка. Ты говоришь в него. Я здесь.
Гагарка снял левый ботинок.
— Я должен подумать.
Майтера Мята рассказала ему о богах все, но, похоже, на самом деле есть два вида богов: те, о которых она рассказывала, боги в его тетради с прописями, и настоящие, вроде Сциллы, вселившейся в Синель, и этого Тартара. Настоящие намного больше, но те, в прописях, намного лучше и как-то сильнее, хотя они и не настоящие.
— Ужасный Тартар?
— Да, Гагарка, мой ночемолец, что ты хочешь?
— Ответы на пару вопросов, ежели ты не против. Вы, боги, много раз отвечали на вопросы авгуров. Но я-то не авгур. Так что все будет путем, если я спрошу тебя, потому как у нас его нет?
Тишина, за исключением постоянных всплесков и женского голоса, печального, хриплого и очень далекого.
— Почему я не вижу твое Окно, Ужасный Тартар? Это первый, ежели ты не против. Ну, обычно они вроде как серые, но светятся в темноте. Значит, я тоже слепой?
Опять наступила тишина. Гагарка растер ладонями замерзшие ноги. Только что эти ладони светились, как расплавленное золото; сейчас они не были даже теплыми.
— Мне кажется, ты ждешь второго вопроса? Ну, я б хотел знать, как так получается, что я слышу слова и все такое? Майтера той палестры, в которую я ходил, как-то раз сказала, что когда мы станем старше, то не смогем понять смысл слов бога, даже если он придет в наше Священное Окно; вроде как мы не смогем понять, что он имеет в виду, и только иногда схватим пару слов. Потом, когда появилась Киприда, все было именно так, как сказала майтера. Иногда я чувствовал, как будто почти понял ее, Ужасный Тартар, и пару слов я услышал так же отчетливо, как слышал любого другого. Я понял, что она сказала любовь и грабеж. Я знаю эти слова. Я понял, что она сказала: мол, все пучком, она любит нас и защитит нас, только мы должны верить в нее. Но когда говоришь ты, мне кажется, что говорит бык вроде меня или Дрофы, стоящий прямо здесь, передо мной.
Голос не ответил.
Гагарка громко выдохнул, пару секунд подержал замерзающие пальцы под мышками, потом начал выжимать носки.
— Гагарка, мой ночемолец, ты же никогда не видел бога в Окне, верно?
Гагарка покачал головой:
— Не слишком верно, Ужасный Тартар. Я вроде как немного видел Восхитительную Киприду, и это уже хорошо, для меня.
— Ты становишься смиренным, Гагарка.
— Спасибо. — Запутавшись в мыслях, Гагарка, с мокрым носком в руке, обдумал свою жизнь и характер. — Никто не сделал мне по-настоящему много хорошего, Ужасный Тартар, — наконец сказал он, — но, похоже, я сам никогда не делал ничего такого.
— Гагарка, авгур видит лицо бога и слышит его слова, потому что он никогда не знал Женщину. Сивилла, тоже, может видеть и слышать бога, при условии, что она никогда не знала Мужчину. Дети, которые, естественно, не знали их, тоже могут видеть. Это закон, установленный моей матерью, цена, которую она потребовала за дар, предложенный моему отцу. И хотя ее закон действует не на всех людей, как она намеревалась, для большей части он работает достаточно хорошо.
— Ага, понял, — сказал Гагарка.
— Лица, которыми мы обладали, будучи смертными, давно превратились в пыль, голоса, которыми мы обладали, замолчали тысячу лет назад. Никакой авгур, никакая сивилла в Витке не видели и не слышали их. Даже если твои авгуры и сивиллы вообще что-то видят, они видят образ, который бог выбирает для себя. Ты сказал, что почти смог различить лицо конкубины моего отца. Лицо, которое ты почти увидел, было ничем иным, как созданным ей изображением — она хотела, чтобы ее видели именно такой. Я уверен, что это было великолепное лицо. Никогда не встречал более тщеславную женщину. И наши голоса звучат так, как мы представляем их себе. Ты понял меня, Гагарка?
— Нет, Ужасный Тартар, потому как я не могу видеть тебя.
— Ты видишь, Гагарка, ту часть меня, которую можно увидеть. То есть ничего. Слепым я вышел из чрева матери, и поэтому неспособен сформировать свое визуальное изображение. И я не могу показать тебе Священные Оттенки, которые, на самом деле, являются мыслями моих братьев и сестер перед тем, как они сформируются в Окне. Я не могу продемонстрировать тебе любое лицо, восхитительное или ужасное. Ты видишь лицо, которое я воображаю себе, когда думаю о себе. То есть ничто. Когда я уйду, ты увидишь ту светящуюся серость, о которой упоминал.
— Я б предпочел, чтоб ты немного побыл со мной, Ужасный Тартар. Если Дрофа не собирается возвернуться, я б хотел, чтобы ты побыл со мной. — Гагарка облизал губы. — Могет быть, я не должен так говорить, но учти, что я не имею в виду ничего плохого.
