Дети и старики, старики и дети. Интересно, почему старики не сражаются — они слишком хилые? Или, если они сражались, то — лет в семьдесят или восемьдесят — поняли бесполезность своих усилий?»
Кто-то схватил ее за юбку:
— Еду принесут?
Она встала на колено. Такое морщинистое лицо могла бы иметь майтера Роза.
— Я приказала, но у нас ее очень мало. И у нас совсем мало людей, которых мы можем выделить на поиски, главным образом раненые труперы.
— Они сами ее съедят!
«Возможно, так и будет, — подумала майтера Мята. — Они тоже голодны, я уверена, и заслужили это».
— Кто-то вам принесет поесть, и очень скоро, еще до тенеспуска. — Она встала.
— Сив? Сив? Здесь моя мама, и ей очень холодно.
Она уставилась в бледное маленькое лицо:
— Наверняка ты сможешь найти деревяшку и разжечь костер. У кого-нибудь должна быть зажигалка.
— Она не хочет… — Голос ребенка изменился.
Майтера Мята опять опустилась на колено:
— Не хочет что?
— Брать мой плащ, майтера. Ты заставишь ее?
«О, боги! О, Ехидна!»
— Нет. Я не могу принуждать такую храбрую женщину. — Было что-то знакомое в маленьком личике под старой, побитой кроличьей шапочкой.
— Я тебя знаю? Ты ходил в нашу палестру?
Мальчик кивнул.
— Класс майтеры Мрамор. Как тебя зовут?
— Ворсинка, майтера. — Он глубоко вздохнул, значит, собирается с духом, чтобы что-то сказать. — Я был болен, майтера. Меня укусила большая змея. Я не вру.
— Я уверена, что не врешь, Ворсинка.
— Вот почему она не хочет, так что скажи ей, что со мной все в порядке. — Маленький плащ расстегнулся, из-под него выглянул свитер взрослого, слишком большой для него.
— Нет, Ворсинка. Застегнись, иначе ты замерзнешь. — Пальцы майтеры Мята уже нащупали кнопки. — Найди деревяшку, как я тебе и сказала. Там, немного левее, должно что-нибудь быть, даже если дом выгорел изнутри. Разведи костер.
Когда она встала, ветер принес слабый звук взрывов, которые почти могли сойти за гром. Далеко, решила она, но недостаточно далеко. Скорее всего, это означало, что враг прорвался; однако бросаться туда, ничего не зная, — хуже, чем бесполезно. Бизон пошлет гонца с сообщением и свежей лошадью. Эти двое…
— Вы как, в порядке?
— Держимся. — Голос старика; рукой поддерживает женщину, такую же старую.
— Мы не ранены или что-то такое, — сказала женщина.
— Мы как раз говорим об этом. (Опять мужчина.) Нам теплее, когда мы ходим.
— Просто мы очень устали, пока добирались сюда.
— Я попытаюсь раздобыть вам немного еды, — сказала им майтера Мята.
— Мы можем помочь, верно, Георгин? Помочь раздать, или что-нибудь другое — все, что вы захотите от нас.
— Очень мило с вашей стороны. У вас есть зажигалка?
Они покачали головами.
— Тогда вы можете поискать, поспрашивать у других людей. Мгновение назад я посоветовала одному ребенку собирать топливо. Если бы мы смогли развести костры, это очень бы помогло.
— Все сгорело. — Старик неопределенно махнул рукой.
— Должны остаться угольки, — подтвердила его жена. — Обязательно должны, снег или не снег.
— Я чувствую дым, — сказал он и, принюхавшись, попытался встать, майтера Мята помогла ему. — Я должен посмотреть.
«Вот она я, майтера Жасмин. Я, та самая сивилла, которой мечтала стать, двигаюсь среди страдающих и помогаю им, хотя так мало могу им дать».
Она представила себе суровые черты майтеры Жасмин. Девочка, которой вскоре предстояло поменять имя на Мята, страстно желала отречения и представляла себе, что проходит по витку, как посланное богами благословение, хотя майтера Жасмин предупреждала ее о плохой еде и голодных днях, о жестких кроватях и трудной неблагодарной работе. О годах и годах одиночества.
Она получила все, с избытком.
Майтера Мята упала на колени, сложила руки и наклонила голову:
— О, Великий Пас, о, Матушка Ехидна, вы вложили мне в сердце заветное желание. — Ей завладело никогда не испытанное чувство: на снегу стояло только ее тело; душа преклонила колени среди фиалок, перекати-поля и майского ландыша в беседке из роз. — Я победила в сражении моей жизни. Я полностью выполнила свое предназначение. Закончите мою жизнь, если вам так хочется. Я с радостью брошусь в руки Гиеракса.
— Мы пытались, майтера.
Женский голос слева, слова адресованы не ей. Еще одна сивилла? Майтера Мята встала на ноги.
— Холодно, — сказала женщина, — и на ее бедных костях нет ни клочка плоти.
Три… нет, четыре человека. Один между сидящими в снегу толстяками — истощенное лицо среди двух круглых и румяных. Над ними наклонилась фигура в черном — сивилла, конечно. Как же ее зовут?
— Майтера? Майтера Клен? Это ты?
— Нет, сив. — Она выпрямилась, повернув голову намного больше, чем могла обычная женщина; на потускневшем металлическом лице блеснули веселые глаза. — Это я, сив. Я, Мэгги.
— Это… это… я… о, сив! Моли! — Они бросились в объятья и заплясали как тогда, на Палатине. — Сив, сив, СИВ!
Еще один далекий взрыв.
— Моли! О, о, Моли! Могу ли я хоть разок назвать тебя майтерой Мрамор? Мне так тебя не хватало!
— Тогда поторопись. Я собираюсь стать падшей женщиной.
— Ты, Моли?
— Да. Я. — Голос майтеры Мрамор стал тверд, как гранит. — И, пожалуйста, не называй меня Моли. Это не мое имя. Никогда не было. Меня зовут Магнезия. Называй меня Мэгги. Или Мрамор, если тебе так нравится. Мой муж будет… не имеет значения. Ты встречала мою внучку, сив? Это она, но не думаю, что она сейчас будет говорить. Ты должна извинить ее.
— Мукор? — Майтера Мята встала на колени рядом с худой девочкой. — Наш кальде описал мне тебя, и я старая подруга твоей бабушки.
— Просыпайся. — Запавшее лицо Мукор усмехнулось, без всякого значения. — Разбей его. — В ее взгляде не было и намека на разум. Больше она не сказала ничего, и вокруг них сомкнулось снежное молчание.
— Генерал, это мой муж, — наконец сказала толстая женщина. — Его зовут Сорокопут.
— Ложнодождевик! Ложнодождевик, я не узнала тебя.
— А я узнала вас, как только увидела. «Это генерал Мята», — сказала я, и я держала ее коня перед атакой на Тюремной улице. И если бы ты пошел, как должен был пойти, ты бы тоже ее знал.
Толстый человек коснулся полей шляпы.
— Я пришла во дворец кальде повидать майтеру, только ее не было дома и полстены упало, так что я с того времени забочусь об ее внучке, бедном маленьком создании. Майтера, тебя увезли те плохие женщины? Так я слышала.
