«Я пробежала еще немного. — Майтера Мрамор посмотрела на нас, мне показалось, что любой плач лучше, чем ее бесслезные глаза. — Он уже упал, когда я добралась до него. Он ужасно кровил, как животные после того, как авгур вытаскивает свой нож, но он не дал мне осмотреть рану; и потом я понесла его».
Потом мы сами несли его, на руках, как ребенка, потому что у нас не было шестов, чтобы сделать носилки. Он показывал, куда идти, потому что знал, где находились тривигаунтцы и какой туннель ведет к спящим.
(Я ничего не скажу о нашей стычке с тривигаунтцами; об этом говорили столько, что всем надоело слушать. У Сорокопута, Ложнодождевик и у меня были иглометы, как и у некоторых других. Ложнодождевик рисковала жизнью, спасая раненых; когда сражение стало жарче, ее несколько раз ранили, но она продолжала заботиться о нас даже тогда, когда ее юбка заскорузла от собственной крови.
Она умерла несколько лет назад; я очень сожалею, что мне потребовалось так много времени, чтобы воздать заслуженную дань ее памяти. Ее внуки очень гордятся ею и рассказывают всем и каждому, что в Вайроне она была великой женщиной. В Вайроне никто не считал ее великой — невысокая толстая женщина, которая с трудом ходила из дома в дом, продавая мясные обрезки; веселая женщина, у которой всегда находилась шутка для каждого; та самая женщина, которая как-то вывалила на голову Шелка корзину с мясом для кошек, когда он сидел с ней на пороге, потому что почувствовала, что он относится к ней свысока. Но правда состоит в том, что ее внуки правы, а мы в Вайроне ошибались. Она действительно была великой женщиной, уступая только генералу Мята. Она бы поскакала вместе с генералом Мята в атаку на Тюремной улице, если бы могла; но она сражалась с Гвардией, ухаживала за ранеными и тушила пожары в ту ночь, когда нам всем казалось, что город сгорит. В конце концов она и Сорокопут потеряли свой дом, лавку и все, чем владели, в том ужасном пожаре, который уничтожил нашу четверть. Но даже тогда она не впала в отчаяние.)
Квезаль принес с собой сотни карт из фиска. Он уже доверил большинство из них Прилипале, и отдал остальные, когда мы добрались до посадочных аппаратов. Некоторые из нас считали, что он не дает перевязать рану из страха, что его карты украдут, но даже когда их передали спящим, он все равно отказался.
Вместе со спящими мы заполнили два посадочных аппарата. Некоторые из спящих знали об этих аппаратах намного больше, чем любой из нас, и мы позаботились, чтобы такие оказались на каждом модуле. Уже много раз было рассказано, как монитор, управлявший нашим аппаратом, появился в стеклах, показал нам Зеленую и Синюю и спросил, куда мы хотим направиться. Никто не знал, так что мы спросили Квезаля, хотя он уже был слишком слаб, чтобы говорить.
Он попросил отнести его в кокпит — так мы назвали ту часть аппарата, которую Шелк называл носовой отсек. Монитор показал оба витка ему, Прилипале, мне и Кабачку; он выбрал Зеленую — и, выбрав, умер. Прилипала лично отнес его тело обратно в маленький корабельный лазарет; нелегкая задача, потому что моторы работали так, как не работали никогда, даже тогда, когда мы улетали из Витка Длинного Солнца. Так получилось, что в том лазарете было стекло, через которое, я полагаю, монитор мог давать советы по уходу за больными.
На борту была женщина по имени Сеслерия, которая профессионально готовила мертвых к похоронам: обмывала тела, сбрызгивала их духами и так далее. Прилипала попросил ее подготовить Квезаля; майтера Мрамор и Крапива вызвались ей помочь. Никогда не забуду их крики.
Тогда мы не знали, что инхуми живут на Зеленой, что они перелетают на Синюю, когда витки сопрягаются, и что они пьют кровь; не знали даже того, что они меняют форму. Короче, не знали о них ровных счетом ничего. Тем не менее, каждый, кто видел тело Квезаля, был глубоко потрясен; Кабачок и я потребовали, чтобы мы изменили курс и полетели на Синюю вместо Зеленой, рекомендованной Квезалем.
Прилипала слышал нас; но когда мы закончили, он подтвердил свою веру в патеру Квезаля, чьим коадъютором был так много лет, и заявил, что мы продолжим лететь тем курсом, который он выбрал для нас. Только спустя три дня, когда всем, находившимся тогда в кокпите, стало ясно, что мы, на самом деле, летим на Синюю, мы поняли, что монитор не стал его слушать. До сих пор его решение не вызывает никаких вопросов.
* * *
И здесь я заканчиваю самозащиту с надеждой, что я удовлетворил всех критиков. Так это или нет, но я уступил им больше, чем собирался. Повторяю, я писал историю Шелка, и никакую другую.
Не исключено, что он уже мертв, убит на Витке Длинного Солнца. Но может быть и так, что он с Гиацинт сели на спускаемый аппарат, доставивший их на Зеленую, и умер там.
А может быть, он жив, как я чувствую всем сердцем; живет на Витке Длинного Солнца или, как я надеюсь, в другой части того Витка Короткого Солнца, который мы называем Синяя. Годы должны были изменить его, как изменили всех нас; я могу только описать его таким, каким он выглядел в тот сверхжаркий полдень, выхватив из моей руки мяч, который я собирался забить: мужчина существенно выше среднего роста, с ясным, бледноватым лицом, блестящими синими глазами и соломенными волосами, которые никогда не хотели лежать ровно. Стройный, но не медлительный или слабый. На спине должен быть шрам, оставленный иголкой игломета, а еще слабые шрамы на правой руке, оставленные клювом грифа, которого Мукор называла белоголовым.
Меня зовут Рог. Моя жена Крапива и я живем со своими сыновьями на Острове Ящерицы, ближе к хвосту; мы производим и продаем бумагу, вроде той, на которой я написал свой отчет. Мы будем благодарны любому, кто принесет нам слово о патере Шелке.
Позже
Рог вытер кончик пера обрывком мягкой кожи и закрыл пробкой чернила, которые он и жена производили из сажи и сока, отодвинул стул и встал. Дело сделано. Наконец-то оно сделано, и теперь, возможно, призрак мальчика, которым он когда-то был, оставит его в покое.
Край жестокого короткого солнца уже коснулся моря. Золотая дорога — Ослепительный Путь — протянулась на запад через белые гребни волн к новому Главному компьютеру, который почти наверняка не существует. Рог вышел на пляж, на котором играли Копыто и Шкура, и спросил, где Сухожилие.
— Охотится, — заявил Шкура, а Копыто добавил: — На большом острове, папа. — Широко раскрытые темные глаза Копыта показывали, насколько он впечатлен.
— В это время он уже должен быть дома.
Не успел он договорить, как Крапива крикнула из окна кухни:
— Идите внутрь. — Близнецы заартачились, и он пихнул каждого из них по направлению к надежным стенам.
С вершины холма пролив был ясно виден. Тем не менее, прошло, по меньшей мере, полминуты, прежде чем он убедился, что видит рыбачью лодку, на миг поднимавшуюся на далеких волнах, чтобы тут же исчезнуть из вида. На восточном небосклоне уже воцарилась ночь, усыпав черный бархат витками других коротких солнц. Скоро взойдет Зеленая, почти второе солнце, тем не менее, губительная, как проклятие; она приносит за собой шторма и чудовищные приливы…
