— Закрыта на замок.
— Сломай ее. Дерево мы используем.
Кремень отпустил дверь и занес кулак, но тут Гиацинт воскликнула:
— Погоди! Кто-то идет!
В то же мгновение Гагарка услышал визг и скрип старого железного замка, и засов с громким щелчком скользнул назад. Он схватился за рукоятку и потянул.
— Патера! — Кремень встал на колени — так делает отец, обнимая сына, не любящего, чтобы его поднимали в воздух — и стиснул Наковальню руками, которые могли бы сокрушить ребра быку.
Даже Гагарка улыбнулся.
— Привет, патера. Где ты был?
Гиацинт, разрывавшаяся между возможностью бежать и освобождением, которое, как она чувствовала, было почти рядом, толкнула локтем Гагарку:
— Это он? Тот самый, о котором Кремень прожужжал все уши?
— Ага. Хочешь поспорить с ним? И я не хочу.
Указав на Наковальню, Гагарка объявил:
— Это тот самый авгур, которого я просил. Теперь у нас есть настоящий авгур, и он, могет быть, разрешит мне помочь ему. Нам нужно дерево для алтаря, нормалек? Некоторые из вас могут принести его. Кедр, если найдете, и любое, ежели нет.
— Гагарка, сын мой! — запротестовал Наковальня из объятий Кремня.
— Мы должны, патера. Тебе бы хотелось, чтобы твою жертву видело побольше народа? У меня здесь три сотни. Кремень, отпусти его, иначе ты его заморозишь.
— Патера, я знаю, на что я похожа и как ужасно выгляжу, — пробормотала Гиацинт, говоря так быстро, что обгоняющие друг друга слова летели, как испуганные коноплянки, — но я не из того сорта девушек, которые всегда вешаются на парней вроде этого или даже разрешают ему, ну, ты знаешь, разговаривать с ней, даже если он хочет только поговорить, ну, ты знаешь, что они делают, и это не я, у меня есть деньги и хорошая одежда, даже если ты подумал, глядя на меня, что нет, и еще есть украшения, и я знаю людей, ну, ты знаешь, быков, которые в любое время могут мне помочь, а еще комиссаров и бригадиров, и я знаю самого кальде, я действительно знаю его, он мой личный друг, а этот человек и его солдат держат меня в грязном холодном месте с крысами, и ты должен помочь мне, патера, ты должен сказать…
Гагарка зажал ей рот ладонью.
— Она еще долго будет продолжать в таком духе, патера, а у нас совсем нет времени. Кремень, отпусти его. Проводи его внутрь, к алтарю. Могешь даже нести его, мне кажется, ежели чувствуешь, что так лучше.
— Все утро я молился, — сумел выдохнуть Наковальня, когда Кремень поднял его, — молился, стоя на коленях, плакал и горестно стонал — не урони меня, Кремень, сын мой, у тебя скользкие плечи, — просил знака милости у Жгучей Сциллы или любого другого бога, самой крохотной услуги, толику поддержки для выполнения моей предписанной богиней миссии.
— Я бы сказал, что ты ее получил, — сказал ему Гагарка. — Что думаешь, Ужасный Тартар.
На мгновение рука слепого бога крепче сомкнулась на его руке.
«Освободи женщину, Гагарка, мой ночемолец. Я собираюсь покинуть тебя. Я, насколько мог, поправил твое сознание».
Гагарка повернулся, хотя и знал, что не увидит бога.
«Теперь ты сам исцелишься от остатков болезни. Я объяснил твою задачу, и ты выучился быстрее, чем я мог надеяться. Гагарка, мой ночемолец, направь взгляд на Священное Окно».
— Но как же План, Ужасный Тартар? Опустошить весь виток. Я не в состоянии выполнить его в одиночку!
«Погляди на экран, Гагарка. На Священное Окно. Это мой последний приказ».
Гагарка опустился на колени. Через открытую дверь лилось слабое серебряное сияние Окна, стоявшего в дальнем конце мантейона.
— Кремень, с дороги! Я должен увидеть Окно.
«Прощай, Гагарка. Пусть никто из нас не забудет молитвы, которые ты возносил во время ночьстороны, пока я, невидимый, слушал тебя через стекло».
Гагарка встал, один.
— Ты плачешь. — Гиацинт подошла ближе и уставилась на него. — Гагарка, ты плачешь.
— Ага. Похоже на то. — Он вытер мокрые глаза пальцами. — У меня никогда не было отца.
— У меня есть, и он — свиная задница. — Верующие протискивались мимо них, неся охапки дров; некоторые останавливались посмотреть.
— Мне надо встать там, наверху, и принести жертву. А ты можешь идти, ежели хочешь. Я не остановлю тебя.
— Я могу уйти в любое время, когда захочу?
— Ага, Ги. Давай, делай ноги.
— Тогда я собираюсь… нет, это шиза. Прощай, Громила. — Ее губы коснулись его.
— Гагарка, сын мой! — Наковальня стоял позади алтаря, указывая, куда класть поленья. — У нас уже больше дерева, чем требуется. Скажи им прекратить.
Он так и сделал, радуясь, что есть хоть какое-нибудь дело.
Стоя за амбионом Шелка, Наковальня встал на цыпочки, вытянувшись в полный рост и даже выше.
— Благословение святого авгура всем и каждому из вас, дети мои. Тише, там! Это мантейон, дом, священный для бессмертных богов. — Настал тот самый час, о котором он мечтал с детства.
— Кремень, сын мой. Лучше всего возлагать наши благочестивые дары на огонь, зажженный прямо от милосердных лучей солнца. Но в этот пасмурный день мы лишены такой милости. Если ты заглянешь в ризницу за Священным Окном, ты найдешь хранитель огня, сосуд, металлический или скромный терракотовый, в котором хранится священная искра, приготовленная специально для такого часа.
— Я иду туда, патера.
Наковальня опять повернулся к пастве:
— В это мгновение, дети мои, я испытываю огромное искушение открыть вам свою сущность и самые различные злоключения и испытания, через которые я прошел, чтобы оказаться перед вами сейчас. Однако я воздержусь. Как вы видите, я авгур. И я тот самый авгур, которого Жгучая Сцилла назначила будущим Пролокьютором и поручила полностью разрушить Аюнтамь…
Вспыхнувшие аплодисменты заставили его на полминуты замолчать.
— Кроме того… могу ли я назвать тебя другом, Гагарка? Я — друг Гагарки и страдал не меньше его.
— Классный парень, — отозвался Гагарка, стоявший на полу мантейона.
— Спасибо тебе. Осажденный, как вы должны знать, печалями, в поисках места благословенного спокойствия, я вспомнил об этом мантейоне, принадлежащем новому кальде, вспомнил об этом месте, в которое я могу удалиться, чтобы молиться и размышлять над непостижимыми путями богов. Я не был здесь, но много слышал о нем в течение этих коротких дней, с тех пор как Гагарка и мой дорогой друг Кремень…
