— В таком случае мы будем сражаться здесь, ограничиваясь сотней-двумя бойцов из-за узости улиц. Один за другим мы будем терять поплавки и талосов, вместе с дюжинами труперов. Долгая и медленная работа, и пока она не кончится, наша численность будет уменьшаться, каждый день. Да, у нас есть тысячи и тысячи труперов генерала Мята, чудовищная сила. Вы можете позволить себе платить им?
Шелк покачал головой.
— Тогда что же удержит их, кроме возможности слегка посражаться? Кальде, трупер сражается для чести, подчиняется ли он генералу Скату или генералиссимусу Сиюф. Или из верности. Или чтобы иногда пограбить. Но он ждет, что ему заплатят. И он не будет просто сидеть и ждать, потому что без сражений нет чести и победы, нет флага, за который стоит умереть, и нет добычи, которую можно награбить.
— Тривигаунт уже сильнее, чем мы, — задумчиво сказал Шелк. — По меньшей мере, судя по тому, что я видел сегодня.
Узик покачал головой:
— Еще нет, кальде, хотя ряды Мяты уже начали таять. Но к концу зимы… — слова Узика прервал звон дверных колокольчиков и торопливые шаги Рога.
* * *
Все три авгура согласились, что первую, самую большую жертву принесет Тушканчик. Остальные — восемь животных, которых привели через холодные сумерки в старый мантейон на Кирпичной улице, и еще несколько, которых ждали в ближайшее время — будут разделены между Наковальней и Раковиной, причем жертвы Наковальни будут второй, четвертой, шестой и восьмой по порядку, и он волен выбирать любое из животных, хотя и не самое большое из оставшихся.
Гагарка, который молча слушал их спор, с интересом смотрел, как Тушканчик ковыляет к амбиону; это слабое тело, снежно-белые волосы и наполовину голый череп содержали крошечный шматок Великого Паса, Лорда Витка и Отца Семи. Знает ли он о том, что сейчас должен вернуться?
«Да, твою мать, — сказал себе Гагарка, — должен знать». Он, Гагарка, все объяснил старому Тушканчику, разве нет? Как боги могут отрывать от себя ломти, не становясь меньше, и как они умеют засовывать их парню в голову? Такой шматок могет стать хефе, ежели захочет, только он не хочет. А могет быть, поразмыслив, понял Гагарка, он просто расслабился. Это вроде как мужик на осле. Конечно, он могет командовать, могет заставить осла трусить или стоять, повернуть в одну сторону или в другую — но он не хочет. Вместо этого он отпустил вожжи, забросил ногу на луку седла и дрыхнет, давая ослу попастись, поискать воду или чего еще там захочет осел. Пас делал так долгие годы, но сколько еще это будет продолжаться?
— Мои дорогие новые друзья, — начал Тушканчик. — Я знаю, что вы все… — он закашлялся и, очевидно, захотел сплюнуть, но проглотил. — Что вы все пришли и принесли прекрасные подношения богам, каких мы не видели здесь с… Даже не знаю с какого времени.
Он благожелательно посмотрел на сивилл, собравшихся у алтаря; самая младшая разжигала огонь.
— Майтера Лес, у тебя самая лучшая память из всех нас. Они только что привели еще одного теленка. Теперь у нас три. Нет, четыре. Четыре прекрасных теленка и четыре ягненка. И жеребенок. И еще у нас будет бык до того, как мы начнем, так мне сказали… О чем я собирался спросить тебя, майтера?
— Ты хотел узнать, когда у нас были животные получше, патера, — сказала ему самая старшая сивилла. — Это было, когда ты пришел из схолы, патера. Твои родители и твоя тетя купили быка и павлина, и… о, дорогой. Мне об этом рассказала майтера Шалфей. Что же еще она сказала?
— Обезьяна, — сообщил ей Тушканчик. — Я помню обезьяну, майтера. — Ему не понравилось жертвоприношение обезьяны, и на его лице отразилось отвращение к тому, что произошло шестьдесят один год назад. — Не имеет значения. Их девять, по одному для каждого из Девяти.
Он посмотрел на Кремня и Гагарку — а также на вернувшихся последователей Гагарки — так, как если бы они были учениками начального класса.
— Как вы, молодые люди, обязаны знать, есть девять великих богов. Пас, Ехидна и их дети. Вот почему для моего первого жертвоприношения отец и тетя купили дар для каждого из них. Жертвоприношение проходило прямо здесь, на этом алтаре. Маленькими животными, по большей части. Певчие птицы для Молпы, крот для Тартара, и обезьяна. Я хорошо помню ее.
Наковальня, ждавший вместе с Раковиной, нетерпеливо дернулся.
Если Тушканчик и заметил его движение, он никак не отреагировал.
— Они сделали нечто очень важное. Они начали карьеру молодого человека… — Он опять закашлялся. — Извините. Воля богов, я уверен. Я хотел сказать, сегодня вечером мы делаем кое-что еще более важное. Бог, и не просто какой-то бог, но Лорд Пас, по их словам, приказал этим новым джентльменам и патере… патере?..
— Наковальня, — подсказал Кремень с переднего сидения.
— А что такое наковальня? Не думаю, что за все эти годы я хоть раз жертвовал наковальню. Ладно, не имеет значения. Наверно, одна из тех маленьких тварей, которые живут на деревьях и питаются птичьими яйцами. — Еще один кашель. — Он им сказал, что, если они найдут меня… Верно?
Наковальня, который мгновение назад едва не заорал от возмущения, взял себя в руки:
— Патера, если ты Тушканчик, то ты действительно тот самый авгур, которого выбрал сам Пас и которого он имел в виду.
— Я уверен, что ты тот самый, патера, — ободряюще добавил Раковина.
— Он сказал, что, если они найдут меня и принесут жертву, он вернется. Верно?
Кремень, Наковальня и даже Раковина подтверждающе кивнули, как и большинство собравшихся; люди, стоявшие у задней стены, зашевелились, когда в мантейон вошел невероятно высокий верующий, ведя на привязи ручного павиана.
— Вот это я и хотел сказать, пока наши добрые сивиллы разжигают огонь, и это не пустяк. Совсем не пустяк. Недавно на Солнечной улице произошла теофания, и поэтому сюда пришли эти трое. Но я не посторонний для них, совсем не то, что вы называете посторонним.
Он повернулся, пошарил взглядом за амбионом и обратился к Наковальне:
— Это ты разговаривал с Пасом, верно?
— Да. — Наковальня надулся от гордости.
Тушканчик опять повернулся лицом к залу.
— Он сказал, что собирается прийти. Что ж, посмотрим. Но тогда это будет великое событие, громадное событие. Если оно произойдет.
Майтера Лес принесла ему нож для жертвоприношений, знак, что священный огонь успешно зажегся.
— Я возьму этого черного теленка с белой мордой, — решил он.
* * *
— Птиц взад!
Бизон остановился перед столом Шелка и отдал честь в то самое мгновение, когда Орев, ехавший на плече Рога, перелетел на голову Шелка; ничто не выдало его изумление, и густая черная борода даже не дернулась, хотя Шелку показалось, что в черных живых глазах Бизона на долю секунды мелькнула искра веселья.
