Во множестве культур менструирующие женщины — это что-то грязное. С ними рядом нельзя сидеть, с ними нельзя спать, им нельзя молиться. Большая Медведица на небе, наверно, удивляется. Ее глаза видали многое, столько боли, от которой хочется рычать. Множество людей, миллионы жизней. Интересно, звезды считают жизни, как мы считаем их? Считать придется долго, ведь мы постоянно размножаемся. Дети повсюду. Я не люблю смотреть на девочек. Постоянно думаю, что происходит у них дома, потому что люди могут выглядеть счастливыми, но внутри грустить.
Люди даже могут быть счастливыми и жить, считай, в аду. Даже если с тобой произошло что-то ужасное или происходит каждый день, не значит, что ты должен быть постоянно мрачным. Хотя считается, что должен. Джоан статью читала о девушке, как я, и сказала: «Ее жизнь теперь навсегда разрушена». Это не так, но было неприятно.
Я спросила, действительно ли навсегда.
«Да, — сказала Шейла. — Она может пойти к психологу или что-то вроде…» Она затихла, неуверенная в своих словах.
«Психологи тут не помогут, — сказала Джоан. — И даже если и помогут, это займет годы. Как можно пережить такое и жить нормальной жизнью?»
Я спросила, с чем у нее был бутерброд. Курица, песто, руккола. Звучало вкусно.
Не понимаю, зачем рассказывать свою историю в журналах. В смысле я бы хотела рассказать о папе, но не о себе. Развесить постеры: «Вы видели этого мужчину? Он насильник и совершает с женщинами ужасающие вещи. Отзывается на имя Франсис, носит костюмы. Когда не носит, надевает майку с джинсами. Баран, изображающий барашка. Можно мне другого папу?»
Но вот когда нужно говорить… Рассказывать, мол, это со мной случилось, это плохо, смотрите на меня и знайте, — я не вижу смысла. Что это изменит? Жизнь не станет легче или лучше. Тем, кто знает, все равно. Те, кто не знают, не поймут, как им со мной общаться, когда я стану сломанной для них.
Младенцы лучше флагов, как мне кажется. Можно нарисовать зародыша на чьем-нибудь запястье или мультяшную картинку. Флаг — это просто флаг и часто значит что-то неприятное. Убирайся. Это мой флаг. Моя земля.
Я принесла бы жертву, был бы алтарь. Может, соорудить что-то такое в комнате? Положить на него пищу, мой скелет, рисунки. Части тату-машинки. Немного меда и конфет для призраков или богов. Хочу, чтобы медведица моя была реальной. Я исповедовалась бы ей, а ей бы было все равно. Я бы поглаживала ее мех там, среди звезд, где мороз пронзает кожу, словно иглы, и грелась бы ее теплом. Пожалуйста, Большая Медведица, забери ты жизнь мою и дай взамен другую. Ту, где у меня другой отец, известный татуировщик, где мы живем в Амстердаме или где тепло. Я буду его ученицей, а мама будет счастлива.
Я бы согласилась и на жизнь, где я не испорчена навеки, о Медведица, но, как говорится, не попросишь — не получишь, так что я решила попросить что-то хорошее. Больше денег — меньше проблем. И больше шансов. Было бы здорово.
Джоан рассказала мне, как называется почти невидимая линия волос, которая спускается до паха. Тещина дорожка. У мужчин она заметнее. И не ведет ни к каким тещам. Немного вводит в заблуждение. Мне бы хотелось, чтобы моя дорожка вела к тортам. Что можно там нарисовать? Кусочек торта. Дракона-стража. «Входите на свой страх и риск» готическим шрифтом.
Я бы прожила всю жизнь задом наперед, чтобы перемотать назад все, что со мной случилось, и снова чувствовать себя собой, правильной и неиспорченной. Такою раньше становилась женщина, когда к ней прикасались до замужества. Испорченной. Сейчас у женщин не все так плохо, но произошедшее со мной табу настолько, что я чувствую себя именно такой. Кому нужна я? Внутри меня так много ненависти и негодования. Я злой зверек, наполненый печалями и горечью.
Когда-то я не знала слов. Неловкий рот не мог их говорить. Инцест — одно из них. Я ненавидела его, ненавижу и сейчас. Оно звучит как промежуток времени, как пауза, отдых. Конечно, я знаю, что значит это слово. Конечно, знаю.
Мать моего отца, бабуля, считает, что нет ничего хуже, чем женщина-брюзга. Удивительно это слышать от нее. Бабуля осуждает всех. Единственное исключение — это люди, которых она родила. Неважно, сколько у них недостатков. Я ей нравилась, мне кажется, когда была поменьше. Детей любить легко. Когда я выросла и стала неуклюжей, она все еще меня любила, но поменьше. Потом мы с мамой съехали, и бабуля к нам не приезжает. Я звонила ей поздравить с днем рождения, но она не любит говорить по телефону. Ей почему-то некомфортно.
Я помню, как бабуля вязала и рассказывала мне историю — сюжет ее любимого кино, «Семь невест для семи братьев». Ее версия была более жестокой. Она в деталях описывала, как страшно было похищенным «невестам», какая жизнь у них ужасная была: крысы в стенах, голод. Бабушка рассказывала, что им не оставалось ничего, кроме как выйти замуж. Но несмотря на ужасную историю, мне было хорошо и интересно сидеть у нее на коленках, слушать цокот спиц и ее слова. Бабулю нельзя было назвать мастерицей рассказывать истории. В основном она пересказывала фильмы. «Картины», как она их называла. Мне тоже нравились картины, но другие. Бабушка отлично описывала насилие. Постоянно добавляла прекрасные, ужасные детали.
Ее пальцы всегда работали. Бабуля не могла сидеть без дела, несмотря на всю ее уравновешенность. Вязать любила в разных стилях и техниках. Линия за линией плела картинки на шерстяном холсте. Она плела, а я пыталась угадать, что получится в итоге, и было весело.
Наверно, я была совсем мала, потому что позже бабуля стала мучиться артритом и ей пришлось бросить вязание. Мне бы ужасно не хотелось отказываться от работы руками. Это одна из малочисленных вещей, которая у меня получается. Если бы я не могла пользоваться своей машинкой или рисовать, я бы с ума сошла. Еще сильнее, чем сейчас.
Флеш-тату — это трафареты. Интереснее рисовать свои, но готовые занимают меньше времени. Их можно увидеть на стенах и в портфолио.
Если бы мы давали людям опознавательные знаки, это сэкономило бы время. Предупреждения на сомнительных мужчинах, с разными цветами в зависимости от уровня опасности. Низкий уровень для тех, кто любит выпивать и иногда непристойно шутит. Мелочи такого рода. У папы был бы высший уровень, ярко-красный, с черепами. Хотя не знаю, отпугнет ли это. Людям нравится опасность.
Парень Анны, что училась со мной в бывшей школе, давал ей разные таблетки, которые находил у матери в аптечке, — просто посмотреть, что будет, как злой ученый. Сам он их тоже принимает. Болеутоляющие — сильные, для спины — самые классные. Антидепрессанты ничего, считай, не делают, говорила Анна. Она думала, что будет трипить, как от наркотиков, потому что они для головы. Анна сумасшедшая немножко. Любит ломать мозг. Пить до тошноты, глотать таблетки.
В рюкзаке носила пачку с семьюдесятью разными болеутоляющими. Говорила, что от месячных. Глотала штук двенадцать в день. Рассказывала, что рекомендуемая доза — это всего лишь «способ сервировки» и что у нее выработалась переносимость.
