Текст может закручиваться в петли, быть неровным. С ним можно повеселиться. Кто-то считает, что текстовые татуировки — это скучно, но я думаю наоборот. Они же просто разные фигуры. Лучше красивые слова, чем некрасивые картинки.
Все ко сну готово. Завариваю лемсип и несу с собой в кровать, хотя потом все равно придется подниматься и чистить зубы. Замешиваю в чашку ложку меда, почти пишу моему Тому «сладких снов». Вот только Том никогда моим и не был. Никто никому не принадлежит. Даже если их заставят. Съедаю еще йогурт. Живот чешется в местах, где я резала его. Ложиться не хочу, поэтому мажу его зеленкой. Жжется.
Под диваном и под столом идеально чисто, но может быть, в щелях прячутся блохи — невидимые крошечные бомбочки, что завтра выпрыгнут наружу. Многое может пойти не так. Многое уже не так, как надо.
Запираю входную дверь. Босиком иду во влажную темноту заднего двора. В сумраке кота не видно. Проверяю стену, угольный котел и под кустами. Нет нигде. Исчез.
Возвращаюсь внутрь, заперев заднюю дверь, и ложусь в кровать. Во сне моем вороны клюют блюдца с тунцом, глазами и молоком. Мне нужно их кормить, иначе выклюют мои глаза. Я работаю в кафешке, куда ходят исключительно вороны.
Тунец с сюрпризом берут чаще всего, но у нас в кафе стоит и ломтерезка на случай, если воронам захочется взять ветчину вместо тунца. Глаза мы получаем с трупов и с котов. Котов не убиваем, а засовываем их слепых в подсобку. Их мяуканье звучит в динамиках, чтобы мы работали быстрее.
Где-то в середине смены я просыпаюсь и обнаруживаю, что у меня мокрые трусы. Щупаю рукой и понимаю, что это кровь. Медленно направляюсь в ванную. Ночью все страшнее, особенно когда дома никого. Напряжение прячется в тенях и за углом. Беру прокладку из маминого шкафа. По ночам нельзя использовать тампоны, если не хочешь немного инфекционно-токсического шока. Я не хочу, хотя с таким названием вполне возможно, что у меня он уже есть. Вся моя жизнь лишь череда из шоков, и большинство из них токсичны.
Я все еще не привыкла к месячным. Это все еще чуждая для меня вещь. Как метка. Люди хотят их получить. Я не хотела, а все вокруг мечтали. Быть взрослыми. Месячные означают, что ты можешь заиметь детей, а я не хочу детей. Подумать страшно, что я сделаю с ребенком. Буду пытаться и не справлюсь и подведу.
Люди иногда поклоняются медведям. Я в этом не первая. Есть старые рисунки, в музеях и на скалах. Есть острова, где медведи много значили. Давным-давно. Праздники и песни в честь медведей. Петь я не умею, но умею рисовать. Изображаю Бригитту с головой медведя. Очкового медведя. Долго прорисовываю мех. Мех трудно рисовать. Был бы тот кот. Был бы он домашний, я бы кинула его на стол и срисовала. Но шкура у него менее роскошная, конечно.
Утром буду отсыпаться. Нечестно, что мне пришлось так много делать, хотя я больна и должна лежать в постели. Врач сказал, что мне нужно отдыхать. Сгустки крови на бумаге туалетной. Надеюсь, я не испачкала постельное белье. Не хотелось бы его менять.
Я умываюсь и снова чищу зубы, просто чтобы чем-то себя занять. Свет снаружи яркий, желтый. Серая трава, луна как грязное пятно. Нужно помыть окна и зеркала. Если по ним пройтись газетой, они заблестят.
В нашем саду ежей нет. Слизнякам бы там понравилось. Всем все равно, их никто не съест, кроме случайной птицы, но не ночью. К нам залетают скворцы, порой сороки. Но в основном, конечно, голуби. Так часто бывает в городах. Интересно, куда все эти птицы прячутся ночью, где гнезда их и где насесты? Гнезда встречаются гораздо реже, чем сами птицы. А вот дома людей везде. Я опускаю штору и ухожу в кровать под скрип полов.
Древнегреческая Артемида могла бы быть медведем. Есть легенда. У нее ручной был, ходил за нею по пятам. Она показывала его людям, те тыкали и трогали его, и он их укусил. Его конечно же убили. Люди считают себя важнее каких-то там медведей. Важней всего. Богиня наслала на людей чуму, в качестве урока. Эту легенду я узнала не из серой книжки, а из энциклопедии классе в шестом. Тогда мы уже знали, кто такие девственницы, и нам было смешно, что в энциклопедии рассказывалось про них. Видите ли, чтобы остановить чуму, нужно было принести в жертву несколько девственниц. Во множестве историй это означало девочек. Во всех мифах и легендах. Я прочитала эту и думала: если бы я родилась тогда, подошла бы я? И сколько бы служила?
Я могла бы изобразить эту картину на спине, выцветшую, как фреска или ваза. Думаю, было бы красиво. Печально и красиво.
История на коже, что помогает жить
Разделить язык на два и превратить его в змеиный не означает стать лжецом. Так просто люди говорят. «Двуличный». Язык змеи ужасный и чужой.
Просыпаюсь, одеваюсь. На улице все еще темно. Мамы дома нет. Интересно, где она гуляет? Я не голодна, мне надо топать на работу, чтобы уйти пораньше и успеть на встречу к Джоан. Просто не пойду на перерыв. Заматываюсь в шарф, натягиваю перчатки. Нужно держать себя в тепле. Не хочу опять болеть. Дом чист. Вернусь как раз к приезду дяди Марка и бабули.
Утро ясное и чистое, воздух морозный, но я закутана в свой джемпер и шапку с курткой. Выходя из дому, смотрюсь вместо зеркала в окно. По сравнению с моим раздутым торсом мои ноги смахивают на спички. Я как младенец или бройлер в куртке.
Работа идет быстро, я режу мясо, болтаю с Ливией о ее новом мужике. Его зовут Лука, и у него есть бультерьер. Если они расстанутся — а они расстанутся, потому что с Ливией по-другому не бывает, — ей хочется оставить пса. Его зовут Задира, но он милашка.
Я мажу маслом бутерброды, что идут на жарку. Включаю кофеварку, расставляю банки. Народ с последней смены запасы не пополнил. Терпеть такое не могу. Все оставляют мне, знают, что я сделаю. Если постоянно работать много, люди начинают думать, что тебе нравится работать. Мне — нет, но я не хочу, чтобы меня уволили, поэтому делаю как надо.
Процесс нелегкий. Разделения. Есть что-то в этом слове неприятное. Все делается в кабинете скальпелем. Избегая артерии и вены, режут чисто. Прижигают после. Но есть альтернативный способ.
Ливия подвела глаза и накрасилась ярко-зелеными тенями. Так она похожа на привлекательную ведьму. Мы разговариваем о собаках, которых заведем, когда у нас появятся дома и жизнь и мы не будем больше работать в грязном гастрономе.
Уходя, хватаю старые журналы из подсобки. Бабушка журналы любит, но покупает редко, потому что они «излишество». Пускай считает, что наша жизнь теперь полна излишеств. Что карма, если она реальна, позаботилась о нас.
Можно сделать это самому, но нужно смелым быть, не глупым и не импульсивным.
С перчатками довольно трудно доставать монетки из карманов или печатать в телефоне. Две пары легинсов и вся моя одежда означают, что, добираясь до центра города, я вся потею. Проходя по главной улице, вижу троих с татуировками. Женщина с рисунком бабочки, присевшей ей на грудь, мужчина со звездой на костяшке указательного пальца и старик с этническим узором на запястье. Я недоумеваю. Старик совсем не выглядит этническим. Это символ человека, каким он был, или у него в квартире полно реликвий древних племен? Прекрасные языческие вещи, которые принадлежат тому, что у него в душе. Интересно, задумывается ли он об этом так же глубоко? Над своей первой татуировкой я бы размышляла долго. Я хочу что-то особенное. Важное.
