— Неважно, кто что-то знает, а кто не знает ничего. Что тебе действительно необходимо усвоить, Элис, так это то, что все, случившееся с тобой в Дублине, стало теперь частью твоего существа. Тебе нужно просто принять этот факт, как и те изменения, которые он внес в самую твою сущность. Это значительный психический сдвиг, настолько значительный, что тебе понадобится время, чтобы научиться воспринимать мир с учетом этого. Но как бы ужасно ни было все то, что случилось с тобой и с тем юношей, которого ты так любила, другой удивительный аспект этой трагедии заключается в том, что ты выжила, ты была спасена. Тебе нужно двигаться дальше. Ведь тебе было позволено и дальше пользоваться даром жизни. Нет, я не верю в божественное вмешательство, руку Бога и все такое. Но я верю в карму, в силы Вселенной, которые приходят нам на помощь в определенный момент. Что-то кармическое спасло тебя, Элис. Можешь отмахнуться и считать это чушью. Но я совершенно уверена, что какая-то сила решила: Она не готова уйти, ей еще есть над чем поработать, она еще может внести свой вклад. Она заслуживает получить больше времени. Я отдернула ноги:
— То есть ты хочешь этим сказать, что Киаран был готов уйти, а эти твои кармические силы решили, что ему самое время умереть?
— Едва ли. Я знаю лишь одно: карма может иногда защитить, послужить щитом. Твоя карма именно так и поступила.
— Но она не защитила человека, которого я любила.
— Всех нас рано или поздно призывают в мир иной, и трудно, почти невозможно знать, что определяет этот переход, а что удерживает нас здесь.
— Прошу прощения, но я честно считаю, что все это полная ерунда, — сказала я, хватая свои носки и ботинки. — Ты хоть представляешь, чего мне стоит прожить каждый гребаный день?
Рейчел снова взялась за мою правую ногу. Как я ни старалась стряхнуть ее руки, мне это не удалось, и она возобновила свой рефлексологический массаж. Рейчер оказалась куда сильнее, чем можно было подумать, и так надавила на ступню чуть пониже пальцев, что я поморщилась от боли, но одновременно с этим большая часть накопившегося напряжения улетучилась. Это удивило меня, особенно когда после сеанса я ощутила легкость и приятное головокружение, как после пары бокалов вина.
— Ну и стерва же ты, — сказала я, когда Рейчел закончила с обеими моими ногами и я почувствовала, что слегка пошатываюсь.
— Ты — это то, что ты пережила, — сказала Рейчер. — Может быть, с этого момента ты начнешь по-другому смотреть в будущее. А теперь вот что: я хочу, чтобы ты приходила ко мне через день, чтобы я побольше с тобой поработала. Еще я хочу, чтобы ты больше занималась физическими упражнениями и бывала на свежем воздухе столько, сколько сможешь. Тебе необходимо начать заниматься собой, это поможет сбрасывать негативную энергию.
Я посидела с закрытыми глазами. И сказала:
— Прости меня, пожалуйста.
— Тебе не за что просить у меня прощения. Лучше попроси его у самой себя.
Какой бы странной и дурашливой на вид ни была Рейчел, эти ее слова врезались в мое сознание и помогали каждый раз, как только у меня начинался очередной приступ самобичевания или меня захлестывали клокочущие в душе негативные эмоции. Я даже поддалась на ее уговоры и раз в две недели стала посещать занятия йогой. Время от времени я принимала приглашение Рейчел поужинать у нее дома, обычно в компании ее друзей-единомышленников, больших любителей поговорить. Когда дни стали короче и наступили холода, говорили о неминуемом падении Сайгона, и о том, какой позор, что Форд позволил Никсону избежать уголовного преследования, и о довольно крутом (слышал о нем кто-нибудь?), хотя и с христианскими перегибами, губернаторе Джорджии по фамилии Картер, который был настоящим прогрессистом и к тому же не из Вашингтона.
Я ходила на эти ужины эпизодически. Кроме того, записалась в клуб любителей бега и почти каждую субботу с группой из десяти человек бегала по велосипедной дорожке рядом с озером Чемплейн. Я ответственно относилась к учебе и активно занималась, не пропуская занятий. Раз в неделю я неукоснительно ходила к специалисту по слуху Фреду на отладку слуховых аппаратов — и начала слышать существенно яснее. Раз в месяц я посещала доктора Джеллхорн. Я сохраняла видимость общительности, но умудрялась в то же время никого не подпускать слишком близко. Почти все вечера я проводила в одиночестве. Допоздна работала в университетской библиотеке. По будним дням ложилась спать в десять вечера, так как занятия обычно начинались в восемь утра. По субботам я бегала с группой, охотилась за книгами в разных магазинах в центре города, закупала продукты. Иногда позволяла себе посмотреть интересное кино или зайти в один из фольклорных клубов и послушать, как там поют песни протеста или что-то в этом роде. По воскресеньям я всегда покупала «Нью-Йорк таймс», готовила себе солидный завтрак, переходящий в обед, пыталась кататься на велосипеде, пока не выпал снег. Я упорно трудилась на академическом фронте, так как была полна решимости сделать все необходимое для получения диплома уже к концу летнего семестра 1975 года. У меня не было никаких контактов с моей матерью, что я воспринимала как настоящее благословение. А от папы были только случайные звонки время от времени. Он не только платил за мое обучение и пересылал мне по двести долларов в месяц на оплату квартиры и еду, но и приобрел привычку раз в месяц присылать мне по почте конверт с вложенной в него пятидесятидолларовой купюрой. Наши телефонные разговоры неизменно были краткими.
— Как дела, малышка?
Папа, по сути, не особо хотел вникать во все те внутренние сложности, которые я преодолевала, как и во многое другое, связанное с моей жизнью. Почти по семь месяцев в году он проводил тогда в Чили. Приезжая в США, останавливался в большом старом отеле «Рузвельт», рядом с Центральным вокзалом и неподалеку от офиса его компании.
— Поедешь домой на Рождество? — спросил он меня как-то.
— А как ты думаешь?
— Да, я знаю, что она вела себя паршиво…
— Давай не будем об этом, пап.
— Я только хотел сказать, я там буду, и Адам тоже будет. Ты могла бы приехать в канун Рождества и укатить обратно двадцать шестого. Чтобы сделать предложение привлекательнее, скажу: я забронирую тебе номер в «Рузвельте» с двадцать шестого до Нового года. Только подумай, целая неделя со мной на Манхэттене.
— Я не хочу уезжать из Берлингтона.
— Но ты же будешь совсем одна.
— С этим я справлюсь.
— Никто не может справиться в одиночку на Рождество.
— Пап, я ценю твою заботу. Но сейчас мне невыносимо любое сочувствие. Невыносимо душевное тепло, невыносима доброта. Мне нужно только…
Я смолкла на полуслове, не в силах окончить фразу.
Папа повел себя правильно.
— Не переживай, детка, — сказал он. — Я все понимаю.
Вечером в канун Рождества в дверь постучал курьер из «Вестерн Юнион». За ночь все покрыл свежий снег. Мир за порогом моей квартиры был девственно-чист и непорочен… хотя бы на несколько часов. Парень из «Вестерн Юнион» протянул мне телеграмму. Я открыла ее прямо сразу.
