— Вот эта акула на экране, — сказала я ей, — и есть очень точный образ той тоски, с которой я сейчас сражаюсь. Она кружит вокруг, угрожающая, зловещая. А потом атакует и отхватывает кусочек меня, но все же позволяет как-то жить дальше. В определенном смысле это сомнительное благо, потому что в глубине души я уже не хочу здесь оставаться. Попробуй это понять.
Мы уже вышли на улицу, когда я это сказала.
Мама резко остановилась, явно пораженная:
— Умоляю, не говори так.
— Ты удивлена, что у меня такие мысли? — спросила я. — Ты ожидала чего-то другого?
Она взяла меня за руки и прижала их к своей груди:
— Первой моей мыслью, когда я услышала, что ты в больнице после взрыва бомбы, было: весь мой мир летит в тартарары. Я не вылетела сразу же в Дублин по единственной причине — твой отец мне это запретил. Он считал, учитывая наши прежние отношения, что я своим появлением только сделаю тебе хуже. Не надо было мне уступать. Я должна была настоять на своем. В этом моя ошибка. А еще более ужасная ошибка — когда я пригласила того врача. Да-да, знаю, это я уже говорила. Но что я еще могу сказать? Только одно: сейчас мне стыдно за этот поступок. Так что я понимаю, почему тебе сейчас трудно быть рядом со мной. Но прошу, пообещай мне, что не сделаешь с собой ничего страшного.
— Я ничего не могу обещать — могу только сказать, что пока у меня есть сильное желание остаться здесь. Среди живых. А сверх того…
Я не закончила фразу. Мама, надо отдать ей должное, не стала вдаваться в подробности. Но, проводив меня до остановки автобуса на углу Семьдесят девятой и Третьей улиц, она обняла меня за плечи:
— Дай мне шанс все исправить, Элис. Я понимаю, мне самой надо исправиться, стать мудрее. Ты можешь держать дистанцию, если тебе так легче, но умоляю, не отворачивайся от меня совсем.
Как я отреагировала? Наклонилась и коротко чмокнула ее в щеку:
— Спасибо за хороший день.
Ее глаза снова наполнились слезами.
— Я всегда буду тебя ждать. — У нее задрожал голос. — Не пропадай.
— Хорошо.
Я села в автобус. Двери закрылись за мной. Автобус тронулся с места.
На другой день, возвращаясь в Берлингтон на «Грейхаунде», я размышляла обо всем, что свалилось на маму. Я чувствовала ее одиночество и страх, которые подвигли ее на такое решение. Она не могла больше прятаться и обманывать себя, прикрываясь неудачным браком. Я не знала, получится ли у нас каким-то образом преобразовать наши отношения, переступив через вину и страх. В том, что она ушла от отца из-за очередной измены, я ее не винила. Но, положа руку на сердце, не могла винить и отца. Я даже порадовалась, что они наконец покончили со своей долгой, беспокойной и с самого начала несчастливой совместной жизнью. Но понимала также, что не готова в ближайшее время сокращать дистанцию между нами. Такую же дистанцию, какую я держала и со всеми остальными.
Убедить себя в том, что ты чего-то сто́ишь, — самая сложная в мире задача, когда все, что тебя окружает, кричит об обратном. Я знала, что, как и в случае со всем остальным человечеством, мою личность во многом определяла среда, в которой я росла и воспитывалась, — в моем случае крайне неудачная модель отношений. И это вызывало новый вопрос: может ли вообще семья быть чем-то иным, кроме как хранилищем затаенных обид, досады, персональной вражды и общих несчастий? Почему же нам вечно твердили, что счастье — а особенно если оно общее у родителей и детей, братьев и сестер, а также у созданных ими новых семей — это великий идеал, к которому все мы должны стремиться? Семейные ценности были темным делом, хотя время от времени возникали и проблески света.
Вернувшись в Берлингтон, я начала летний семестр, а через несколько дней после моего возвращения меня вызвали в кабинет профессора Сильвестер. У нее было для меня предложение. Школа-пансион совместного обучения в Вермонте ищет учителя английского языка. Приступать к работе надо с сентября. Не заинтересует ли меня это место? Школа, называлась она «Академия Кина», находилась недалеко от Мидлбери. Ее основатель, Дж. Кин, был пионером прогрессивного обучения в Новой Англии: упор на строгость и дисциплину во всем, что касается получения знаний, но достаточно свободное и неформальное общение.
По правде говоря, я никогда не собиралась стать профессиональным преподавателем. Конкретных планов на будущее я не строила, расплывчато представляя, что после окончания учебы останусь в Берлингтоне и поищу работу в местной газете вроде «Берлингтон ридер». Или сниму часть денег, полученных от правительства Ирландии, куплю машину и отправляюсь в путь, затеряюсь где-нибудь на просторах Америки, а там видно будет, куда заведет меня жизнь. Как-то я поделилась этими мыслями с доктором Джеллхорн, а она в ответ посоветовала не забегать вперед и не торопить события. Мои фантазии в духе Керуака, сказала она, достойны восхищения, но едва ли дадут мне стабильность, в которой я сейчас нуждаюсь больше всего.
Нуждалась ли я в стабильности? Были моменты, когда я думала: Да пошли они все, мне плевать, я отправляюсь в путь, лишь бы подальше отсюда. В один прекрасный день меня потянуло за баранку. Я попросила машину у Рейчел, и хотя сначала было классно мчаться по широкому пустому шоссе навстречу горячему июльскому ветру, врывавшемуся в открытые передние окна, меня хватило ненадолго. По дороге на север — я ехала по федеральной автостраде 93 в сторону Квебека — меня внезапно обогнал большой грузовик с канадскими номерами и названием «Бомбардир» на боку. Через минуту я свернула на полосу аварийной остановки и стала ждать, пока перестану задыхаться. Я почувствовала себя идиоткой из-за того, что поддаюсь на провокации и так реагирую на случайное слово… Но оно, как спусковой крючок, пробудило слишком много тяжелых воспоминаний — как дурацкий киномонстр, который появляется откуда ни возьмись и начинает пожирать Токио. Отдышавшись и убедившись, что снова могу себя контролировать, я сумела вернуть машину к дому Рейчел, но поняла, что пока не полностью готова к поездке от края до края страны.
Еще пару недель спустя я снова попросила подругу одолжить мне машину, чтобы съездить на собеседования в Академию Кина. Рейчел настояла на том, чтобы ехать со мной. Долго уговаривать меня не пришлось — я и сама побаивалась новой панической атаки среди дороги, как тогда, на федеральном шоссе номер 93. Академия — от шоссе до нее нужно было проехать еще семь миль по проселочной дороге от деревни Мидлбери — оказалась живописным местом с увитыми плющом домами из красного кирпича.
В кампусе все было выдержано в сельском стиле новоанглийского пригорода: старинные школьные корпуса, ухоженные лужайки и спортивные площадки, высокие сосны, маячившие за кампусом.
Я поймала себя на мысли: О нет, только не очередная башня из слоновой кости… пора уже тебе погружаться в большой злой мир. А Рейчел, словно прочитав мои мысли, сказала:
— Считай это еще одной промежуточной станцией на обратном пути из того кошмара, через который ты прошла.
