К счастью, он успел отойти достаточно далеко и не слышал дальнейших слов своей матери:
— Вам не обязательно меня обманывать, миз
[105] Бернс. — Она подчеркнула это миз. — Я знаю, что он с большими причудами.
— Для вас это проблема?
— Ну, скажем так, я не могу себе представить Кайла, ведущего обычную, нормальную жизнь.
— Что такое нормальная жизнь?
— Возможность нормально взаимодействовать с другими людьми. Разговаривать, как мы с вами сейчас, а не пялиться все время на твои ботинки, как сейчас делает Кайл, стоя рядом с той серой мышкой.
— Она совсем не кажется мне мышкой.
— Зато я вам кажусь слишком нью-йоркской и слишком еврейкой, верно? Вы, ирландские девочки, всегда…
— Моя мать — нью-йоркская еврейка. Что делает меня такой же еврейкой, как и вы, мэм.
От неожиданности она замолчала.
А я прибавила:
— И мне кажется, что Кайл — умница и один из самых незаурядных ребят в школе.
На следующий день мистер Форсайт оставил в моем почтовом ящике записку с просьбой зайти к нему в кабинет. Я ждала, что он будет распекать меня за непочтительный тон в разговоре с Наоми Михаэлис. Вместо этого он сообщил, что матери Кайла понравились «моя яркость и тот факт, что я ей возражала, а также то, с каким убеждением я хвалила ее сына».
— Что ж, спасибо.
— Нет, это вам спасибо, Элис. Мы все считаем, что Кайл — необычный ребенок. К нему нужен особый подход, без фантазии не обойтись. Вы с этим справляетесь великолепно. На следующей неделе на выходные приедет его отец, и если вы не против, хорошо было бы вам с ним познакомиться…
В тот день у меня был урок по Шекспиру. Мы обсуждали «Зимнюю сказку», и я рассуждала о том, что это одна из тех интересных, более поздних «проблемных пьес», в которых ревность, гнев и недоверие приводят к трагедии, разрушая брак, семью… и как потом Шекспир, подобно волшебнику — каким он и был, — внезапно превращает трагедию, коренящуюся в человеческой мелочности, в блестящую нравоучительную историю о силе покаяния и прощения. Некоторым ученикам моего класса крутые повороты в пьесе показались слишком странными.
— Сказочки это все, — убежденно сказал Джонатан Глак, мальчик из Нью-Джерси, чей отец был пластическим хирургом, который к тому же выступал с вдохновенными речами на тему «станьте такими, какими хотите быть». Дэвид однажды назвал беднягу Джонатана «мальчиком, который не ждет от будущего ничего хорошего и знает, что его жизненный путь оплачен пластикой носа». Это был очень серьезный молодой человек, чересчур буквально и конкретно все понимающий, но вместе с тем наделенный определенной инстинктивной понятливостью, когда дело касалось жизненных основ. — Ну вот, смотрите: Леонт обвиняет свою жену в измене, она умирает, ему очень грустно, он понимает, что ошибся… Но потом — бабах! — и она оказывается живой… и все снова в порядке? Я на это не куплюсь. Это то же самое, что пытаться нас убедить, что мертвые могут воскреснуть, а у всех нас будет хеппи-энд в конце.
Краем глаза я заметила, что Кайл нетерпеливо ерзает на стуле. Наконец он взволнованно вскинул руку, требуя, чтобы его выслушали.
— Брось, Джонатан! — почти закричал он (такое повышение голоса было для него не слишком характерно). — Ты что, не знаешь, что Шекспир был знатоком античного греческого театра, а значит, понимал, что комедия, если присмотреться, та же трагедия? Ты не понимаешь? Не видишь, что хочет сделать здесь Шекспир? Он нам показывает, что если мы найдем способ перестать все время вращаться вокруг собственного «я», то это может немного улучшить жизнь. И это не сказочки, Джонатан. Это нравоучительная история. Неужели непонятно?
Молодчина, Кайл!
После урока я предложила ему сходить вместе в Миллбери и выпить горячего шоколада.
— Я что-то не так сделал? — спросил Кайл.
— Если бы ты сделал что-то не так, разве я стала бы приглашать тебя на какао?
Паренек так напряженно всматривался в пространство перед собой, словно искал ближайшую черную дыру.
— Логично.
Сев в мою машину, он тут же принялся возиться с радио, пытаясь найти какую-то FM-станцию.
— Если ты ищешь станцию Эн-пи-ар, я ее уже запрограммировала. Нажми кнопку 1, — сказала я.
— Мне нравится эта станция — новая и очень крутая. Там, типа, действительно умные разговоры и новости. Мне даже не верится, что у нас могли сделать что-то настолько клевое публично — в смысле, не ради коммерции и нудных нравоучений.
— Мне очень нравится твой взгляд на вещи, — сказала я, а про себя подумала: многим ли семнадцатилетним подросткам хватит ума уловить тот факт, что создание живой и честной общественной радиостанции — с филиалами во всех штатах — это для нашей страны огромный шаг вперед в плане просвещения?
— А знаете, мой папа только что подарил мне подписку на «Нью-Йоркер», — заговорил Кайл. — Папа у меня классный, а на прошлой неделе он мне сказал по телефону, что избавление от Ловкача Дика и его банды проложило путь для нового парня из Джорджии, Джимми Картера. Того, который твердит, что в Вашингтоне нужно все менять, убирать всю эту мрачную жуть, которая там происходит. Мне нравится то, что этот фермер, который всю жизнь растил арахис в Джорджии, говорит нам о материализме и потребительстве и еще о том, что мы все одержимы материальным благополучием, а до более серьезных проблем никому нет дела. Например, до того, чтобы творить добро для других. Вы ведь поэтому стали учителем?
Я целую минуту думала над ответом.
— Скажу тебе правду: я стала учителем случайно. Потому что мне предложили эту работу. Но потом я обнаружила, что это действительно хорошее дело.
— Но вы не собираетесь оставаться здесь навсегда, как многие преподаватели. Вы жительница Нью-Йорка. Прямо как я. И, как и все жители Нью-Йорка, можете бросить город только на время.
Мы подъехали к маленькой закусочной на центральной улице Мидлбери. Оказавшись внутри, Кайл закурил — одну сигарету он уже выкурил в машине — и сразу же просмотрел меню.
— Возможно, я закажу что-то посущественнее, чем горячий шоколад, но тогда заплачу сам, — сказал он.
— Закажи все, что хочешь, плачу я.
— Мясной рулет. Я бы точно не отказался от мясного рулета.
— Значит, закажем тебе мясной рулет. Я слышала, здесь он очень хорош.
Себе я взяла кофе и смотрела, как Кайл за каких-то пять минут умял очень приличную порцию мясного рулета и еще тарелку картофеля фри.
— Ты, видно, проголодался, — заметила я.
— Между обедом и ужином большой промежуток.
— Но обед в школе был два часа назад. Неужели после этого ты еще собираешься ужинать?
