— Что ж ты так тихо? Скажи еще погромче, — язвительно заметила мама.
— Я просто выразил вслух то, о чем вы все думаете.
— Давайте сосчитаем до десяти и скажем себе, что через пару часов мы будем далеко отсюда, — предложил Питер.
— Но мой малыш… он останется, — возразила мама со слезами в голосе.
— Это его решение, его выбор, — отрезал папа.
— Может, попытаемся его умыкнуть, пока они не узаконили брачные узы, — предложила я.
— Эта деревенщина нас не выпустит живыми, — сказал папа.
Мама, постаравшись подавить столь типичный для нее взрыв смеха, пихнула папу локтем.
— Ты можешь увезти мальчика из Бруклина… — прошептала она.
— И это говорит принцесса Флэтбуша
[128].
Снова мамин смех, на сей раз прозвучавший довольно громко. Настолько, что крючконосая, с лицом хищной птицы мать Дженет, сидевшая от нас через проход, пристально посмотрела в нашу сторону.
— Меня только что сглазила злая ведьма Запада, — прошипела мама, и теперь, не удержавшись, хохотнул папа, чем привлек свирепый взгляд какой-то дамы в бархатном платье немыслимого свекольного цвета.
— Ну, а теперь, жители Нью-Йорка, придержите на время свой сарказм, — призвал Питер, когда по проходу к первому ряду прошел наш брат.
То, что он нервничает, было очевидно. Как и то, что он старается не смотреть нам в глаза.
— Боже мой, — прошептала мама отцу, — он уже раскаивается и ничего не хочет.
— Могу остановить все это хоть сейчас, — прошептал в ответ папа.
— Это его дело и его жизнь, — возразила я.
— Мы не должны принимать за него решения, — поддержал меня Питер.
— Вечно ты… профессор этики хренов, — огрызнулся папа, но так беззлобно и забавно, что мы снова приглушенно захихикали.
Тут органист, фальшивя, грянул свадебный марш, и все встали, а краснолицый отец Дженет повел по проходу дочь — в белом атласном платье, выразительно обрисовывающем «почти незаметную» пятимесячную беременность. К ним подошел священник, и мы все сели, Адам взял Дженет за руку. В этот момент мама начала рыдать. К моему удивлению, папа взял ее за руку и притянул к себе. А она положила голову ему на плечо и не снимала, пока не закончилась служба. Вид у мамы был печальный, у папы — и того печальнее. Обратив внимание на этот невиданный доселе — по крайней мере, на протяжении десятилетий — момент близости между нашими родителями, Питер посмотрел в мою сторону, выразительно подняв брови. А наши родители не обращали на происходящее у алтаря никакого внимания. Вместо этого они оба уставились в пол, не смея поднять друг на друга глаза, смущенные и растерянные одновременно.
Четыре месяца спустя их развод был оформлен окончательно. Об этом мне сообщила мама, позвонив на работу, хотя я много раз просила ее не делать этого, и ее голос поначалу звучал так сдавленно, что я испугалась, не умер ли кто.
— Что случилось?
— Я больше не миссис Бернс.
— Но ты же сама этого хотела.
— Не указывай мне, чего я хочу, а чего не хочу.
— Если ты не этого хотела, зачем же развелась?
— Потому что твой отец не возражал.
— Но это же была твоя инициатива, разве нет?
— Он мог бы все остановить, хотя эта его баба ни за что бы такого не допустила. Она такая властная, вертит им, как хочет.
— Мне казалось, что Ширли довольно симпатичная.
— Ну, спасибо тебе за поддержку.
— Мама, что все это значит? Ты же сама…
— Уже нет, он меня бросил.
— Когда это случилось?
— Вечером перед ужасной свадьбой твоего брата. Ты только вспомни этот кошмар — доводилось тебе когда-нибудь есть более дрянную еду в более занюханной забегаловке? Ах, банкетный зал «Говард Джонсон»
[129]! Кто, черт возьми, устраивает свадьбу в дерьмовом пластмассовом мотеле?
— Очевидно, жители северной части штата. Мам, слушай, я сейчас на работе. Может, поговорим вечером, когда я доеду до дома?
— В ночь свадьбы я переспала с твоим отцом.
Это прозвучало трагично, как крик души, только мама могла произнести это так выразительно, в своей излюбленной манере под Джоан Кроуфорд.
— Я не удивлена, — сказала я.
— В каком это смысле? — Мама искренне удивилась.
— А мы с Питером видели, как вы с папой топтались в обнимку у стойки регистрации.
— И вы с твоим всезнайкой-братцем нас обсуждали?
— Знаешь, мам, детям свойственно обсуждать родителей.
— Спасибо за информацию, доктор Спок.
— Я думала, его больше занимали родители, разговаривающие с детьми. Но так или иначе, вы с папой это сделали. И как все прошло?
— А ну-ка прекратите немедленно, юная леди!
— А почему твой бойфренд тебя бросил?
— Заявил, что я слишком требовательна.
— Ясно.
— Еще он сказал, что я все еще тоскую по твоему отцу.
— Это правда?
Пауза на другом конце линии.
— И да и нет.
— А ты обсуждала это с папой?
— Этот засранец…
Я подавила смешок:
— Я вижу, ты действительно хочешь снова быть с ним вместе. А теперь, прости, мне правда пора приниматься за чтение рукописи.
— Как мне быть, детка?
— У меня к тебе только один простой вопрос: зачем было так упорно добиваться того, чего ты, получается, не хотела?
— Так уж устроена жизнь.
Я только что закончила редактирование третьего варианта рукописи Джесси-Сью. Приступая к нему, я сообщила Джеку, что очень ей довольна. От нее требовалось последнее усилие — нужно было довести до ума несколько фрагментов о вере и суровом сельском пейзаже, в котором она росла, все еще рыхлых и отвлекающих от главного. Зато совместными усилиями нам удалось сократить двести страниц, сделав менее расплывчатым сюжет и подчеркнув пленяющую читателя звонкую южную напевность.
— Можем мы запланировать книгу на осень? — спросил Джек, когда я ему все это рассказала.
— Я бы хотела, чтобы автор еще немного ее доработала — одно последнее усилие, и у нас, я чувствую, может получиться по-настоящему серьезная и в то же время популярная книга. Мы существенно расширили часть о сексуальной и эмоциональной жестокости ее отца, о том, как трудно было вырваться из его лап, о страхе, который он в ней порождал.
