К нам подскочил метрдотель с шейкером и охлажденным бокалом для коктейлей.
— Это за счет заведения, мэм, — сказал он.
— Прости…
Я не успела закончить фразу.
Брат, протянув руку, похлопал меня по плечу:
— Тебе не за что извиняться. Абсолютно!
— Спасибо, — сказала я. — Спасибо тебе.
Я пригубила ледяной джин с каплей вермута.
Питер потянулся за очередной сигаретой:
— Пока мы с тобой здесь, Саманта сейчас на другом конце города. В постели с Тоби Михаэлисом.
Я прикрыла глаза:
— Неожиданная новость.
— Ты знакома с Михаэлисом, этой мразью? Он же из вашего мира. Важная шишка в издательском деле.
— Никогда его не встречала.
Я пожала плечами и одним махом опрокинула в себя почти весь коктейль.
— Я так понимаю, он настоящий дамский угодник, кобель, каких мало.
— По крайней мере, теперь она будет его головной болью, — откликнулась я, пытаясь совладать с хаосом в голове.
— Я всегда знал, что она уйдет, как только поймет, что я уже не на подъеме. Она сказала, что Михаэлис пообещал сделать ей ребенка, которого ей непременно хочется завести. Я правда ее любил. Безумно.
— Она тебя недостойна. Пусть превратит в ад жизнь этого типа, Михаэлиса.
— Ты даже не знаешь, как это погано быть брошенным.
Мне хотелось заорать, завыть. Но одной истерики за вечер более чем достаточно. Я сказала только:
— Да уж, в этом нет ничего хорошего.
Глава двадцать седьмая
В ту зиму я стала тетей. Двадцать четвертого февраля 1981 года в 15:48 в больнице Уайт-Плейнс родился Рори Томас Бернс. Его отец не присутствовал при этом торжественном событии: в «Кэпитал Фьючерс» как раз проходила «сделка по высокодоходным облигациям», и Тэд дал понять, что Адаму следует быть «на подхвате». Эта финансовая операция стала чем-то вроде сенсации на Уолл-стрит — такие вещи выходят за пределы моих познаний и слишком сложны, чтобы я могла их понять. Адам в результате получил бонус в размере пятисот тысяч долларов… и, насколько я понимаю, размер куша вполне компенсировал тот факт, что во время появления на свет его первенца он находился в другом месте. При Дженет неотлучно находилась ее мать. А свекровь — наша мама — примчалась, как только завершила процедуру продажи пятиэтажного особняка в Парк-Слоуп по рекордной цене в двести сорок пять тысяч долларов. Мама была очень взволнована появлением своего первого внука, а ее сделка в Бруклине попала на страницы о недвижимости в «Нью-Йорк таймс», особенно благодаря тому, что подземка с наступлением темноты становилась небезопасной и Парк-Слоуп считался сомнительным районом. («Посмотрим правде в глаза, — сказала мне мама. — Большинство ньюйоркцев считает, что Бруклин у черта на рогах. Это я тебе говорю, как девушка с „Дитмас-авеню“
[130]».) То обстоятельство, что особняк приобрел перспективный молодой человек, восходящая звезда Уолл-стрит, обладатель очень фотогеничной жены-юриста и двух маленьких дочек-близнецов, придавало истории особую привлекательность. По словам мамы, ее клиенты стали «первопроходцами», начав преображение «этого чудесного исторического уголка Бруклина с его особняками, не уступающими лучшим нью-йоркским образцам, в один из самых востребованных районов города для семей высококлассных профессионалов». Тогда все внезапно заговорили об этой новомодной образованной и богатой социальной ячейке — семье, в которой и муж и жена часами трудятся на высокооплачиваемой работе, но вместе с тем воспитывают детей и смело осваивают географию города, не ограничиваясь приевшимися вариантами семейных квартир Верхнего Ист- и Верхнего Вест-Сайда. Это было в новинку. Мама, проявив большую проницательность, тут же начала обхаживать молодых магистров делового администрирования из Гарварда, Уортона и Колумбии, чем повысила свой авторитет риелтора, выйдя на первые места в профессии.
Наш отец в день рождения Рори вышел из зала биржи в семь часов и сел на пригородный поезд на Центральном вокзале. К восьми часам вечера он был в больнице и позвонил мне оттуда звенящим от волнения голосом.
— Наш род продолжился, — возвестил он в трубку больничного телефона-автомата. — А младенец выглядит точь-в-точь, как я, когда родился.
— Ты так хорошо это помнишь? — спросила я.
— Не умничай, Элис. Мой первый внук! Мальчик!
Серьезно, тот факт, что наш род по мужской линии будет продолжен… именно это имело для отца первостепенное значение… впрочем, я эту тему обсуждать не собиралась.
— Как чувствует себя мама малыша? — поинтересовалась я.
— Ну, ты же знаешь Дженет — она немногословна, а то немногое, что скажет, и запоминать не стоит.
В трубке послышался громкий шепот моей матери:
— Бога ради, не ори так громко всякую чушь, тем более что по коридору ходит ее мамаша, сморщенная, как чернослив.
— Хочешь поговорить с мамой, дорогая? — спросил папа.
— Конечно.
— Подумать только, малыш Рори, когда вырастет, будет вспоминать, что родился в день, когда принц Чарльз обручился с леди Ди. Мы сейчас едем в город ужинать. Ты не очень обидишься, если мы тебя не пригласим?
— Мне нужно заканчивать рукопись, мам.
Мне хотелось добавить: Будто я не понимаю, что после ужина вы отправитесь к тебе и займетесь сексом, так что дочка в свидетели вам не нужна.
Вслух я сказала другое:
— Мы с Питером собираемся завтра навестить Дженет и познакомиться с племянником.
— Ах, он милашка, — прочирикала мама, — уже потому, что ничуть не похож на свою мать.
На следующий день в поезде до Уайт-Плейнс Питер вслух размышлял о том, как бы ему найти какую-нибудь правдивую криминальную историю помрачнее и написать новое «Хладнокровное убийство»
[131].
— Перестань паниковать. Просто допиши свой роман.
— Легко тебе говорить. В воскресенье я открыл «Нью-Йорк таймс», а там, в колонке Билла Каннингема, фотография Саманты с этим сукиным сыном Тоби Михаэлисом на каком-то светском рауте.
— Ты все еще из-за нее переживаешь?
— Она переехала к нему. У меня нет его номера. И в телефонной книге его нет.
— У меня есть его номер.
— Серьезно? Откуда?
— Я пять лет была его любовницей.
На лице Питера поочередно отразились ужас, отвращение, смятение, за которыми последовала смущенная усмешка.
