— Береги себя. Я хочу, чтобы мы с тобой вместе состарились.
— Сэл Грек сказал мне то же самое. Это ведь он все это для меня устроил. Сэл, кажется, может исправить все, кроме смерти.
Сейчас, в баре «Карлайл», я сказала Сэлу:
— Вы сняли огромный груз с души Хоуи, нашего общего друга. У меня нет слов…
— Благодарю, это очень любезно с вашей стороны. Но довольно хороших новостей… расскажите мне все.
Я пересказала Сэлу все, что сказал мне Адам. Он лишь один раз поднял палец — нам подали коктейли, и Сэл показал, что я должна замолчать, пока не отойдет официант: он был одержим секретностью. Как только официант ушел, палец был опущен, и я продолжила. Когда я закончила, Сэл Грек сказал, что о пасторе Уилли он позаботится и ему не составит труда сделать так, чтобы тот навсегда забыл, что когда-либо слышал эту историю. Еще он пообещал завтра же нанести Адаму визит и строго поговорить с ним, потребовав никогда и никому не повторять эту сказку.
— Касательно вашего молодого человека… — Грек вопросительно посмотрел на меня.
— Ему можно полностью доверять. И, кстати, именно он предложил мне немедленно позвонить вам.
— Он все больше мне нравится. Но позвольте мне дать вам один простой совет, который, я уверен, не будет для вас открытием. Все что-то скрывают. Каждый человек, так или иначе, лжет. У каждого есть секреты. Полная прозрачность — это миф, сказка. Особенно между супругами… и тем более членами семьи. Потому что одновременно мы сами, так же как и подавляющее большинство людей, пытаемся разгадать самую большую загадку — самих себя. — Сэл поднял свой стакан с мартини с джином и коснулся им моего. — Вы правильно поступили, обратившись ко мне сегодня вечером с такой важной информацией. У вас хорошая интуиция. Оттачивайте ее. Она вам еще не раз потребуется, расслабляться пока еще рано. И в будущем не забывайте вот о чем: если вы хотите сохранить секрет, вы должны скрывать его даже от самой себя.
В пустыне по ночам очень холодно. Это было интригующее открытие. Так же и вид снега там, в красных, как кровь, песках.
В Гранд-Каньоне было ниже нуля. На обратном пути, когда мы возвращались во Флагстафф, выпал такой снег, что нам пришлось заночевать в сомнительном мотеле. В соседнем номере пьяная парочка вела словесную перепалку, и нам благодаря тонким, как облатка для причастия, стенам, по выражению Дункана, было слышно каждое их слово, а потом у них был очень шумный, суетливый секс и какая-то громкая посткоитальная отрыжка.
— А теперь предлагаем вам послушать прекрасную песню Роджерса и Харта «Ах, как же это романтично!», — прокомментировал Дункан.
— Говори тише, — попросила я. — А то еще услышат и подумают: вот приперся какой-то нью-йоркский сноб и подслушивает.
— Это обо мне — нью-йоркский сноб? По-моему, тут у тебя сплошная мешанина. Как бы то ни было, мы получили полное представление об их неандертальской похоти. Пусть теперь они послушают умные разговоры от жителей мегаполиса.
— Умные разговоры я люблю и одобряю, — сказала я, наклоняясь, чтобы поцеловать Дункана. — Спасибо, что вывез меня наконец на Дикий Запад.
— Рад стараться, — сказал он, целуя меня в ответ.
Поездка в Аризону была рождественским подарком Дункана. Он уговорил меня взять целых десять дней отпуска, чтобы своими глазами взглянуть на этот уголок Америки, окутанный легендами и мифами. Мы посетили Лас-Вегас — место странное, даже парадоксальное — и за двое суток, что там провели, в полной мере насладились его мишурным блеском, обилием неона и вакханалией китча. После этого на арендованном автомобиле мы направились на юго-восток, к легендарному каньону. При первом же взгляде он не только пробуждает в вас истинно дарвинский масштаб восприятия времени, но и напоминает о том, что это место существовало в первобытную эпоху, за много тысячелетий до того, как люди начали выходить из пещер. Рядом с этим чудом природы подавляющее большинство человеческих устремлений, порывов и чаяний кажутся возней муравьев, о которой никто и не вспомнит, когда вы и связанные с вами люди перестанете существовать.
Долго я смотрела на этот огромный, сверхъестественный разлом, на эту трещину, проходившую через земную кору до самого горизонта. Невольно это зрелище навеяло мысли об отце, ставшем частью необъятного сообщества исчезнувших душ. Я вспоминала обо всем, чего он желал, но так и не обрел. И о том, с чем он не хотел мириться. Обо всех тайнах, которых за его жизнь накопилось немало. Обо всей той грусти, которой могло бы и не быть. Все ушло теперь. Он стал частью прошлого, столь же неохватного, как этот каньон, ушел в то таинственное место, куда попадем мы все, которого не миновать ни одному из когда-либо топтавших эту землю. Каждый из нас, людей, эфемерен. Вот почему жизнь так абсурдна и в то же время абсолютно бесценна. Все мы движемся к неизвестности. А по пути все мы тратим массу времени, стараясь как можно больше запутать и испортить свое пребывание здесь, на земле. Влезаем в ситуации, которые нам совсем не нужны, и сами создаем такие ситуации. Упираемся, мешая сбываться мечтам. Стоим на месте, когда должны двигаться вперед. Обделяем себя во многом.
— У тебя экзистенциальное прозрение? — спросил Дункан, будто прочитав мои мысли. — Ощущаешь себя ничтожной перед лицом суровой, первозданной красоты?
— Что-то вроде того. Но еще я восхищаюсь, мистер Кендалл, вашим умением говорить красиво.
— Это помогает мне скрывать тревожность. И тот факт, что, несмотря на всю внешнюю самоуверенность, внутри я чувствую смятение и растерянность, как потерявшийся ребенок.
Я обняла Дункана:
— Считай, что тебя нашли.
Наутро (все еще ниже нуля) мы выехали из Флагстаффа на юг по двухполосному асфальтированному серпантину, головокружительными виражами бегущему меж крутых гор. Но вот снова открылось небо, и перед нами раскинулся неземной пейзаж. Алая пустыня в обрамлении горных вершин, каменистая и будто излившаяся из жерла вулкана здесь, посреди этой неведомой земли.
— Давай остановимся, — попросила я Дункана.
Он остановил машину, заглушил двигатель. Мы вышли, асфальт у нас под ногами накалился и плавился, а воздух был такой сухой, словно из него выкачали всю влагу. Мы сошли с дороги на красный песок, захрустевший под ногами. Стояла тишина — полная, всеобъемлющая.
— Только представь, что подумали первые поселенцы, пришедшие на Запад, когда увидели это, — сказал наконец Дункан.
— Они же понятия не имели, что лежит дальше, за пределами этого места.
— Они достигли края света… или его начала.
— Бескрайняя ширь. Так они это назвали. Безграничные возможности жизни, олицетворенные этим огромным пустым простором, известные также под названием «будущее».
— Что еще у нас есть, кроме будущего? — спросил Дункан, беря меня за руку.
Мне хотелось многое сказать в ответ, в голове роились обрывки рассуждений о прошлом, настоящем и грядущем — обо всем, что уже случилось с нами и чему суждено было случиться. Но только одну мысль мне удалось осмыслить до конца: никому не дано по-настоящему увидеть будущее. Невозможно узнать, что ждет нас впереди. Можно лишь строить планы и надеяться. Но мелодия случая всегда звучит где-то рядом — вечный и непрестанный хоровод жизненных перемен не дает нам забывать, что интересное, хорошее, чудесное всегда уравновешивается плохим, трагичным, подчас совершенно ужасным. Такова цена необыкновенного, безумного дара — нашей жизненной истории, в которой все непредсказуемо, за исключением одного-единственного… того, что наше время в великой бескрайней шири неизбежно подойдет к концу. И момент, когда мы до него доберемся, станет истинным концом пути.
