Выписав Сильвестеру несколько чеков, мы с Бобом пошли в закусочную «Мисс Брансуик», чтобы отметить событие сэндвичами с горячим сыром. Чокнувшись бутылками «Мейбл», выпили за безумное решение соединить свои жизни.
— Ну вот, — сказал Боб, — вчера вечером перед уходом я рассказал о нас в доме Бета.
— Ого, — удивилась я. — И как они восприняли новость?
— Не слишком радостно. Один из членов братства назвал меня предателем. Потому что заодно я объявил и о том, что выхожу из братства, не дожидаясь конца семестра. Если бы не футбольный сезон, который продлится еще две недели, они бы, наверное, предложили мне уйти прямо сейчас.
— А как же все разговоры о том, что братские связи никогда не рушатся?
— Они так на это смотрят: либо ты с нами, либо нет.
— В точности как в мафии.
— Что такое мафия? — спросил Боб. — У меня дома, под Бостоном, такой группы нет.
Я улыбнулась.
Решив, что безопаснее будет сначала рассказать об изменениях в моей жизни отцу, я позвонила ему в офис. Голос у папы был расстроенный, но он согласился оплатить звонок и с ходу сообщил мне, что через несколько часов снова вылетает в Сантьяго… «И, пожалуйста, скажи, что звонишь, чтобы сказать, что ты голосовала за Никсона и очень рада его победе».
— На самом деле я звоню сказать, что в следующем семестре сэкономлю тебе шестьсот долларов.
— Что ж, это хорошие новости! И как ты собираешься это сделать, дочка?
— Я буду жить не в кампусе.
Долгая пауза на другом конце провода, во время которой я услышала, как щелкает папина зажигалка — верный признак того, что он закуривает. Наконец он подал голос:
— Разве первокурсникам разрешается жить за пределами кампуса?
— После первого семестра можно.
— Ты переезжаешь одна?
— Вообще-то, я собираюсь жить со своим парнем.
Папа отреагировал, я бы сказала, бурно:
— С парнем? С парнем! Ты совсем с ума сошла?
— Не сошла… он очень хороший.
— Тебе всего восемнадцать, не успела из дому уехать и… кто этот гребаный урод? Дай его адрес, я приеду и переломаю ему ноги.
— Пап, ну, пожалуйста, послушай меня.
— Дай сам догадаюсь… какой-то анархист в бегах. Или еще хуже, говнюк-хиппи с волосами, бусами и обкуренной говнючьей улыбкой.
— Его зовут Боб О’Салливан, его отец работает пожарным в Южном Бостоне, а сам он — лайнбекер
[41] футбольной команды Боудина.
— Да ты меня разыгрываешь.
— Вот привезу его домой на День благодарения…
— И ты ждешь, что я его приму?
— Я ничего не жду, папа. Хотелось бы только, если можно, немного понимания.
— Понимания? Чертово ваше поколение, до чего же вы все инфантильные. Творите черт знает что, нарушаете все правила здравого смысла, а потом просите понимания. Вы хотите понимания! Ты, конечно, считаешь меня твердолобым, даже хуже — милитаристом, который твердит: «Это моя страна, а кому не нравится, валите отсюда». Но вот тебе мое мнение: нечего восемнадцатилетней девчонке жить с кем-то вне брака. Если хочешь выскочить замуж прямо сейчас — хоть лично я считаю это безумием, — другое дело. Но жить во грехе… назови меня католиком старой закалки… но нет, это недопустимо. Только через мой труп. Разговор окончен.
И отец бросил трубку.
Его реакция меня огорошила. Напуганная и растерянная, я доползла до библиотеки, где занимался Боб, и, стараясь не заплакать, положила голову ему на плечо. Боб — добрый, милый Боб — мгновенно оторвался от своей работы. Он вывел меня на улицу, к скамейке в тихом уголке, и позволил мне держать его за руку, пока я смолила одну сигарету за другой.
Я выложила ему все, весь разговор с отцом. А когда закончила, Боб пожал плечами:
— Не собирался говорить об этом сегодня, но вчера вечером я сказал своему отцу о переезде. Вообще-то, он мне сказал то же самое.
— Может, нам свести их, пусть пьют пиво, мартини, травят байки о войне и ругают «нынешнюю молодежь» — как мы разбаловались и как не хватает настоящей войны или Великой депрессии, чтобы научить нас уму-разуму.
Боб улыбнулся:
— Уверен, рано или поздно они встретятся. И не сомневаюсь, что наверняка понравятся друг другу. А ты понравишься моему папаше, это я тоже знаю, да и твой старик меня одобрит, спорю!
— Он тебя точно одобрит — от удивления, что я завела роман не с Джимми Хендриксом и не с Че Геварой.
— Так ты даешь понять, что я нормальный?
— Да нет. Просто… надо было сначала сказать маме. Это она научила меня, как принимать противозачаточные таблетки. Когда дело доходит до секса, мама не беспокоится.
— Почему же тогда ты не позвонила ей первой?
— Потому что знаю, что у нее была бы истерика, если бы я сказала, что съезжаюсь с тобой. Именно потому, что ирландец, католик, из рабочего класса. Все как у папы. Мама на него запала, когда ей было чуть за двадцать. И до сих пор об этом сожалеет.
— Не бойся, твой отец переживет. И не откажется от тебя.
— Он может оставить меня без денег.
— Тогда пойдем работать в кампусе. Найдем способ заработать на квартиру. Но он так не сделает. Эти ирландские парни времен Великой депрессии… их отцы так их воспитывали: или живи по-моему, или скатертью дорожка. Но ты его единственная дочь. Он никуда не денется, приедет.
Но приехал тогда Адам — заявился в выходные неожиданно, без предупреждения. Позвонил мне только от заправки неподалеку от Льюистона. Сообщил, что решил навестить сестру и намерен снять номер в дешевом мотеле в Брансуике, «потому что не хочу вторгаться в твое личное пространство» (в переводе это означало «я знаю, что ты живешь с каким-то парнем, и потому не стану проситься переночевать у вас на полу»).
— Какое облегчение, что мы с тобой сможем наконец поговорить, — сказала я.
— Я так рад слышать твой голос, — ответил он, делая вид, что не слышал моих слов. — Завтра у вас вроде бы футбол?
— Ага, мы играем с Тринити, — ответила я, — а мой парень Боб…
— …лайнбекер?
— Ты хорошо проинформирован.
— Насчет папы не беспокойся. Ты же его знаешь, он просто в своем репертуаре. А мама, не поверишь, в этой истории на твоей стороне. Вчера сама сказала мне.
Так вот для чего Адам прикатил на выходные — проверить, подходит ли мне Боб.
— Я думала, ты в Чили, — сказала я вслух.
— Так и есть, и мне это нравится. А домой в Штаты заехал всего на десять дней.
