— С тебя одиннадцать пенсов, — сообщила она. — Ты только сегодня приехала? Меня зовут Рут. Пока ты не сделала первый глоток, могу показать одну маленькую хитрость — как понять, правильно налит «Гиннесс» или нет? Наклони легонько набок…
Я сделала так, как она велела, и обнаружила, что верхний край кремовой пены остался при этом в целости и сохранности.
— Мы зовем это воротничком священника, — пояснила Рут. — Если «Гиннесс» налит правильно, воротничок всегда ровный и твердый, если потрогать. Если ткнешь и он развалится, это полная фигня. Но пока здесь наливаю я, все будет как надо.
Я подняла стакан. Сделала глоток. «Гиннесс» оказался густым и вязким, а на вкус горьким, с сильным солодовым оттенком. Этот напиток, выглядевший как угольно-черный молочный коктейль, показался мне сытным, будто заменитель пищи, но с легким алкогольным эффектом. Я моментально его полюбила.
Я рассказала Рут о своем знакомстве с миссис Бреннан и о том, что должна бежать домой к десяти часам.
— А… тебя, значит, запихнули к старухе, — усмехнулась Рут. — Вот что, завтра, как увидишь ее, предупреди, что через неделю съедешь, и уноси оттуда ноги. Здесь есть доска объявлений в коридоре. Посмотри, что там есть. Там полно студентов ищут соседа по квартире. До начала семестра неделя. Проведи ее с толком. Поиски жилья — твой главный приоритет.
— Спасибо, я именно так и поступлю. Даже моя родная мать никогда не требовала, чтобы я ложилась спать в десять часов, по крайней мере после того, как мне исполнилось тринадцать.
— Ну, а если застрянешь на Сэндимаунт, крэйка у тебя вообще не будет.
— Второй раз за сегодня слышу это слово.
— Это по-ирландски «приятно проведенное время». А в этой долбаной стране нам это очень нужно, учитывая, насколько она долбаная.
Я допила «Гиннесс» и подошла к доске объявлений. Она была забита сообщениями и записками, среди которых я обнаружила восемь разных предложений о сдаче комнаты. Я записала все детали в свой блокнот, вернулась в бар, и мы вместе с Рут прошлись по списку предлагаемых мест.
— Не-а, в Саттоне тебе делать нечего. Это север, и хотя там рядом вода, это пригород, и довольно унылый. Дун Лэаре прекрасен. Пирс красивый, отличные прогулки, парочка хороших пабов. Но это полчаса на автобусе, а потом еще чертовски далеко пешком. Лучше поищем что-то поближе к колледжу… Ренела — чудесный район примерно в двух милях от Стивенс-Грин… Так, а это место на Пирс-стрит… похоже, ночлежка, но зато это улица прямо за нами. Ты бы жила прямо у стен Тринити.
Эта мысль мне понравилась. Я спросила, есть ли поблизости телефон. Рут ткнула пальцем в черный ящик на дальнем конце стойки. Мне пришлось повозиться, договариваясь с незнакомым аппаратом: сунуть в прорезь монету в два пенса, потом ждать, держа палец наготове против кнопки с буквой A — на кнопку я должна была нажать, как только кто-то ответит. Телефон в квартире на Пирс-стрит долго не отвечал. Гудки, гудки. Никто так и не снял трубку. Когда я вернулась к Рут, она объяснила, что мало у кого здесь есть личные телефоны в квартирах, желающим получить такой номер приходилось ждать по году в очереди. В большинстве домов имелся только телефон-автомат внизу у входной двери.
— Прогуляйся на Пирс-стрит и оставь этому типу записку, — посоветовала Рут. — А потом можешь прогуляться по Уэстленд-Роу и дойти до Меррион-сквер — место, что ни говори, довольно красивое. Возвращайся сюда до четырех, пока я еще работаю, и дай знать, как у тебя дела.
Я прошла через второй внутренний двор Тринити, мимо довольно уродливой современной библиотеки, неведомо зачем возведенной в этом безупречном кампусе елизаветинской эпохи, мимо спортивной площадки — сейчас, когда с неба перестало лить и сквозь серый мрак даже пробился намек на солнце, там бегали мужчины, передавая друг другу мяч и толкая в грязь соперников. Регби. Вышла я из колледжа с противоположной стороны. В дальнем конце улицы располагались небольшая железнодорожная станция и пересечение Уэстленд-Роу с Пирс-стрит.
Назвать это место захудалым значило бы сильно преуменьшить. Пирс-стрит насквозь пропахла нищетой и разрухой, ничто здесь не радовало глаз. Грязные ветхие здания, неряшливый, подозрительного вида кинотеатр, в котором показывали скверный фильм Берта Рейнольдса («Недотепы»), который уже два года как вышел на экраны там, дома. Мусор на улицах — впрочем, как почти везде в этом городе. Эта улица казалась кварталом притонов и ночлежек, а дом 75а представлял собой безликое трехэтажное кирпичное здание с обтрепанной входной дверью и гнилыми подоконниками. Не особо вдохновляюще. И еще все это, как и мрачная западня у миссис Бреннан, разительно отличалось от всего того, что я считала само собой разумеющимся в Олд-Гринвиче и в колледже в неизменно аккуратной и упорядоченной Новой Англии.
Я поднялась по ступенькам, нажала кнопку звонка напротив имени «Шон Трейси», подождала, нажала снова, еще подождала. Пока я писала записку, в которой объясняла, что хотела бы посмотреть квартиру, дверь отворилась. Передо мной стоял крупный мужчина лет сорока с копной вьющихся черных волос, в рубашке с узором в огурцы, вязаной кофте и несвежих пижамных штанах.
— Чем могу служить?
— Вы Шон?
— Несомненно. А кто вы?
Я назвалась и объяснила, что пришла по объявлению о квартире.
— Что ж, Элис Бернс из Коннектикута, плохая новость в том, что я уже нашел жильца буквально два дня назад. Но есть и хорошая — она состоит в том, что у меня имеется еще небольшая комнатка. Не шикарная, конечно, неплохо бы немного ее подремонтировать. Но уж не знаю, подойдет ли вам такой вариант…
— Когда я могла бы на нее взглянуть?
— Да хоть прямо сейчас, заходите.
Темный коридор был оклеен облезлыми бумажными обоями с изображением сельских пейзажей. На лестнице истертый ковер. Где-то играло радио. Аромат готовки сплетался с запахом сырости. Когда мы поднялись на один этаж, одна из дверей распахнулась, и нам навстречу вышла молодая женщина в махровом халате, с зажженной сигаретой во рту. Ее окутывал пар, давая понять, что вышла она из ванной.
— Кто такая? — спросила она Шона.
— Новенькая из Соединенных Штатов, — ответил он. — Кажется, студентка из Тринити, верно?
— Верно.
— Удачи тебе, — сказала женщина, но эти слова прозвучали не слишком приветливо.
— Это Шейла, — объяснил Шон, когда та скрылась за дверью в конце коридора. — Хочет стать актрисой. Но ей не везет. Потому что, сказать по правде, она ни на что не годится.
Добравшись до четвертого этажа, мы остановились перед потертой белой дверью с простецкой металлической ручкой.
— Но я предупреждал, что смотреть здесь особо не на что. Шон открыл дверь.
То, что я увидела, было просто удручающим. Комната примерно двенадцать футов на десять, выцветшие розовые обои, старенький ковер, весь испещренный пятнами и прожженный сигаретами во многих местах. Кровать двуспальная, но в жалком состоянии, с провисшими до пола пружинами и грязным матрасом. Раковина для умывания. Рядом в нише крохотная кухонька с холодильником и второй раковиной, парой дешевый шкафчиков и плитой на две конфорки. В комнате было безумно холодно. Здесь явно не топили уже несколько месяцев.
