Через десять минут в комнату вошел тот коп, что разговаривал по-английски, и сообщил, что планы изменились. Меня передали двум вооруженным конвойным, которые вывели меня и втолкнули в автобус, где уже сидели десятка два арестантов. Среди них была и Валентина, она все еще плакала, не поднимая головы. Когда я попытался с ней заговорить, конвойный отвесил мне пощечину. Я повалился на сиденье. По узкому проходу автобуса расхаживали двое конвоиров с автоматами наизготовку. Ехали мы примерно полчаса и оказались на летном поле аэродрома. Всех нас погрузили в большой транспортный самолет. Внутри нас встретили пять совершенно омерзительных головорезов, каких только можно себе представить. Все в чилийской военной форме и с полицейскими дубинками. Одного за другим нас приковали наручниками к стальным поручням — они были в самолете с двух сторон. Приковывали за обе руки, обвязав поручень цепью, так что мы стояли лицом к стенкам самолета. Как только погрузили всех, люк закрыли, и самолет поднялся в воздух. Летели где-то около часа. Я оказался напротив иллюминатора. Ночь была ясная. Я посмотрел вниз. Мы летели не над землей, а над морем. Точнее, над Тихим океаном. В это время люди в армейской форме вскочили на ноги. Они открыли дверь по левому борту. Я вдруг понял, что сейчас произойдет. Остальные, видимо, тоже догадались, потому что начали кричать, плакать, умолять, выкрикивать непристойности. Наши конвоиры действовали слаженно. Вдвоем они хватали узника, заламывали ему руки, чтобы он не мог вырваться. Третий снимал с бедолаги наручники. Потом мужчину — или женщину! — волокли к открытой двери и, не обращая внимания на крики, выбрасывали в темноту. Одного за другим они вышвырнули всех. Голоса людей, просивших сохранить им жизнь, мольбы, яростные угрозы… это невозможно представить. Я не мог поверить в то, что это происходит в реальности и что моя жизнь сейчас оборвется. Все это время я отчаянно пытался поймать взгляд Валентины. Мне необходимо было увидеть ее до того, как меня тоже отправят в океан с высоты десять тысяч футов. Но цепь была закреплена так, что я не мог повернуть головы. Вдруг я услышал голос любимой — она выкрикнула мое имя и два слова: te amo, — а потом раздался последний вскрик. Наступила тишина. Головорез подошел ко мне, и я приготовился последовать за Валентиной. Но он положил руку мне на плечо и на плохом английском сказал: «Кто-то хочет, чтоб ты был жив, estúpido. И зачем кому-то нужен живым такой дрянной кусок дерьма вроде тебя?» И плюнул на меня. Меня держали прикованным к поручню всю дорогу обратно до Сантьяго. В международном аэропорту меня отвели в какой-то тихий кабинет. При мне неотлучно находились двое полицейских, а потом я снова лицом к лицу оказался с Говардом Лонерганом. Он принес рюкзак, этот рюкзак лежал в багажнике машины, на которой мы ехали, когда попали в полицейскую засаду. В рюкзаке оказались две смены одежды, мой паспорт и какие-то вещи первой необходимости. Лонерган отпустил копов и велел мне переодеться. Потом с улыбкой показал на пишущую машинку в черном чехле: «Ну кто же тащит с собой такую вещь в революцию? Дилетант — вот кто ты». Я спросил Лонергана, почему меня пощадили. Он ответил: «Благодари отца. У него здесь связи в верхних эшелонах власти. И он один из нас». «Один из нас…» Ну, вот и все: я всегда подозревал, что отец работает на ЦРУ, а теперь получил подтверждение. Больше я ни о чем не стал расспрашивать Лонергана — не видел смысла. И все же задал только последний вопрос: «У отца Валентины тоже большие связи. И, по сути дела, он работает на Пиночета. Почему же ей не сохранили жизнь?» Лонерган демонстративно отвернулся от меня и буркнул: «Об этом спроси у ее отца». Затем он вручил мне конверт. Внутри было полторы тысячи долларов наличными. «Маленький подарок от твоего папочки. Он хотел быть сегодня здесь. Но в сложившихся обстоятельствах для всех лучше, чтобы он держался подальше». Больше всего мне хотелось швырнуть эти деньги в лицо цэрэушнику. Но я поступил разумно, и это один из немногих умных поступков, которые я совершил с момента приезда в Сантьяго. Я положил деньги в рюкзак и отошел. «А когда я вернусь в Нью-Йорк…» — начал я, уверенный, что в аэропорту меня схватят либо федералы, либо цэрэушники. И знаешь, что ответил мне Лонерган? «Когда вернешься в США, можешь делать что хочешь. В конце концов, у нас свободная страна».
Глава восемнадцатая
Закончив свой страшный рассказ, Питер опустил голову и заплакал. Он не мог справиться с собой и вынужден был выйти на улицу. Я, не считая, бросила на столик деньги и выскочила следом за братом; он прислонился к стене, согнувшись пополам от горя. Я обняла его и держала так, пока он не утих.
— Ты сказал, что не убивал того человека, и я тебе верю. И верю, что ты пытался убедить своих товарищей не убивать его. Верю, что это Карли нажала на курок. Верю, что к Эль Френте ты примкнул по единственной причине — чтобы помочь любимой женщине. Ты ни в чем не виноват, кроме одного: ты считал, будто революционное движение способно изменить положение вещей, опираясь на принципы ненасилия, как Ганди.
Питер сжал мои пальцы:
— Я слышал, что Дуарте обожал двух своих дочерей, одна из которых инвалид. И что его жена и девочки буквально раздавлены известием о его смерти. Я, конечно, не нажимал на курок, но я был рядом, я помогал. Как мне пережить это? Смогу ли я когда-нибудь об этом забыть?
— Может, и нет. Но вот что я думаю: ты оказался участником войны. На войне все играют по чудовищным правилам. И этого Дуарте все равно убили бы, независимо от того, стоял ты рядом или нет.
— Но я входил в группировку, которая его убила.
— Как ты думаешь, как будут жить дальше те солдаты, что волокли к двери кричащих, упирающихся людей и сбрасывали их в Тихий океан с высоты десять тысяч футов?
— Они будут говорить себе: мы только выполняли приказ.
Мы помолчали.
— Сегодня вечером мне надо напиться, — сказал Питер.
— Я готова составить тебе компанию. — Я с горечью усмехнулась.
— Спасибо.
— Я злилась на тебя, пока не услышала эту историю. За то, что это ты, как я думала, повесил мне на шею Карли.
И я в подробностях рассказала Питеру о странном поведении и безумных выходках Карли с момента ее приезда в Дублин.
— Вот же черт!
— И это в целом о ситуации.
— И что ты будешь делать?
— Пока Карли крепко зацепилась за того типа с первого этажа, Шона. Хотя он, по-моему, уже сам не рад, что затащил ее в койку. Я стараюсь держаться от нее подальше, а после всего, что ты рассказал, буду стараться делать это с удвоенной силой.
— Обещай, что никогда и ни за что даже не намекнешь ей на то, что я тебе что-то рассказал. И не проболтайся, что знаешь о ее роли в этом деле.
— А если она начнет публично обвинять тебя в том, что ты спустил курок?
— Зачем ей это?
— Сам знаешь! Она же псих. Я вообще теперь боюсь возвращаться в Дублин, зная, что она живет в том же доме, только этажом ниже.
Потом я задала брату вопрос, который мучил меня все это время: почему отец Валентины не спас ее? Ведь с его связями в правительстве ему наверняка ничего не стоило предотвратить ужасную казнь дочери.
