Приезжай опять в Париж, повидаемся.
С любовью,
Питер
Боже, благослови моего сложного, необычного и интересного брата. Заправив лист бумаги в пишущую машинку, я села писать ему ответ. В итоге письмо получилось довольно длинное — пять страниц с одинарным интервалом. В нем я сообщала Питеру свою главную новость: я серьезно влюбилась… и чувствую, что ему понравится мой выбор. Еще я написала о том, что у меня до сих пор сердце щемит из-за пережитых им чилийских ужасов и что я понимаю — нам обоим по наследству перешло множество мишигас
[97] (мне страшно нравилось это еврейское словцо), но что он один из немногих людей, постоянно и неизменно присутствующих в моей жизни, что я люблю и уважаю его и хочу, чтобы он об этом знал. Еще мне захотелось рассказать брату, что сейчас я занимаюсь по десять часов в день, потому что боюсь не набрать достаточно хороший балл.
Перечитав письмо, я отправилась к почтовому отделению на Эндрюс-стрит, чтобы отправить его до того, как вернусь в библиотеку Тринити, чтобы снова до закрытия корпеть там над книгами. Киаран тоже зубрил как сумасшедший. Обычно мы встречались где-нибудь за ужином часов около шести вечера, затем опять садились за учебники и, наконец, возвращались в паб в десять, после того как библиотека закрылась. Такой была наша жизнь целых три недели. Ежедневно я проводила по часу в университетском бассейне, пытаясь снять стресс, в который меня повергала эта лихорадочная попытка наладить в жизни все разом.
Наконец восьмого июня началась экзаменационная сессия. В день, который выдался особенно дождливым, мы с Киараном, крепко обнявшись, брели от его дома к задним воротам Тринити и я рассказывала, как мне страшно. Он заверял меня, что все будет в порядке, гадая вслух, почему мне все видится в черном свете… и не в том ли причина, что отсутствие снисхождения и излишне критичное отношение в прошлом вызвали во мне боязнь неудачи. В тот день, когда я вытянула свой первый билет, именно рассуждения Киарана об страхе, преследовавшем меня в жизни, помогли мне собраться и ответить на вопросы профессора Брауна о сэре Филиппе Сидни с такой уверенностью и легкостью, что я сама удивилась.
Спустя еще два дня, отвечая на сложные вопросы профессора Норриса по «Мертвым» Джойса, я была не вполне уверена в себе, зато хорошо справилась с дискуссией о том, насколько «Портрет художника в юности» соответствует традициям романа воспитания. Работы по О’Фаолайну и О’Коннору дались мне без особого труда, а что до английских романтиков, то, хорошо ориентируясь в этой теме, я рассуждала о них свободно и уверенно.
Но главным в этих безумных восьми днях, которым предшествовали недели работы и беспокойства, было то, что я настолько погрузилась в этот круговорот, что даже не пыталась анализировать, справилась ли. Киаран ощущал то же самое — он признался, что выпускной экзамен для него был чем-то вроде подъема в гору и что он «без малейшего понятия, хорошо его сдал или облажался».
Тем не менее когда утром 19 июня гонка закончилась, мы отпраздновали это событие в дешевом итальянском ресторанчике на Трокадеро отличным обедом, который затянулся на три часа. Уф-ф, мы прошли через эту мучительную пытку. Через неделю начинались летние каникулы. Мы нашли два дешевых рейса в Афины через Амстердам и решили, что сначала проведем несколько дней в голландской столице. Я принесла только что купленный путеводитель по Голландии и болтала, рассказывая Киарану о недорогом и привлекательном отеле недалеко от Центрального вокзала, и о том, что обязательно нужно съездить на денек в Дельфы, и о том, что я нашла место недалеко от старого афинского района Плака, где можно остановиться, и…
— Такая гиперорганизация — это твой способ поскорее забыть о кошмарах последнего месяца? — сочувственно спросил Киаран.
— Ты меня понимаешь, как никто. — Я улыбнулась.
Он наклонился и поцеловал меня, положив под столом руку мне на бедро.
— Я так тебя хочу, прямо сейчас, — шепнул он.
— Как и я, — ответила я, — но время работает против нас.
Я посмотрела на часы. Было почти четыре пятнадцать, а в 17:50 отходил поезд, на котором мы собирались отправиться в Белфаст к родителям Киарана на выходные. Когда я напомнила ему об этом, мой любимый улыбнулся:
— Тогда давай закажем вторую бутылку вина.
Идея напиться не привела меня в восторг, и я предложила вместо этого взять такси до вокзала Коннолли, чтобы сесть на другой поезд, в 16:30. Но душа Киарана требовала праздника, он заявил, что мы заслужили того, чтобы немного поддать перед отъездом на север.
— Введи меня в искушение, — сказала я, взяв его за руку.
— С удовольствием, — хмыкнул он.
Через час, в четверть шестого, выйдя из ресторана, мы направились прямо к мосту О’Коннелла, затем свернули на Тэлбот-стрит. Я взглянула на часы. Пять двадцать семь, а мне ужасно хотелось курить.
— Не возражаешь, если я сюда забегу? — спросила я, указывая на магазинчик на углу.
— Давай-давай, подкорми свою зависимость, — усмехнулся Киаран, давая понять, что подождет снаружи.
В магазине передо мной стояла какая-то толстая тетка, которая невыносимо долго разговаривала со здоровенным продавцом за прилавком, вынося ему и мне мозг занудным рассказом о своей соседке, которая якобы вечно орала на своего мужа, называя его никчемным сраным остолопом, и не давала ей спать, потому что устраивала эти ссоры за полночь…
— Простите, — вмешалась я, — но я тороплюсь на поезд…
Толстуха уставилась на меня так, будто я только что прилетела с Марса:
— Какого хрена делает янки в этой части города?
— Как я уже сказала, иду на вокзал.
— Что ж, нам это ни к чему, чтобы ее высочество опоздала на поезд…
— Будет тебе, завязывай, — сказал ей здоровяк и повернулся ко мне с ослепительной улыбкой: — Так что я могу вам предложить?
Я улыбнулась в ответ.
— Пачку…
Но я не успела закончить фразу. Потому что мир снаружи ослепительно вспыхнул. Поднялась огненная буря дыма, пламени, летающих стекол. Я стояла спиной к дверям магазина. Взрывом меня отбросило вперед, и я ударилась головой о стоявшие там полки. Мир перед моими глазами потемнел, а очнувшись, я долго не могла понять, долго ли я пролежала, кто меня нокаутировал и что вообще произошло. Шатаясь, я поднялась на ноги. Магазин превратился в груды обугленных обломков, толстуха стояла на коленях, и все ее лицо было изрезано осколками стекла, мужчина за прилавком неподвижно лежал на полу, его грудь была разорвана, оттуда хлестала кровь, красная лужа подбиралась к моим туфлям.
Я хотела закричать. Но не смогла. Я как будто оледенела. Ступор был настолько сильным, что когда я почувствовала на спине странную сырость и, коснувшись плеча, увидела, что все пальцы в крови, то даже не поняла, что я ранена и истекаю кровью.
