– Шшшш, хватит здороваться у них на виду. Не здесь. Не нужно доставлять им удовольствия.
Она выпрямилась в полный рост, став чуть ниже без черных каблуков, посмотрела на Шага, на карикатурный кордебалет, который жаждал разорвать ее на части.
– Иногда человеку даже не нужно то или иное. Но просто невыносимо, когда этим владеет кто-то другой.
Не сказав больше ни слова, Агнес взяла Шагги за руку и повела через калитку. Велосипедисты-экстремалы орали как резаные, они все еще жаждали крови. Агнес подняла руку, успокаивая их, но они приняли ее жест за приветствие, и вся улица разразилась криком: «Еще, миссис, еще!»
Когда они уселись на заднем сиденье черного такси, ее мальчик, словно потерявший дар речи, смотрел на нее как на призрака. Она обхватила лицо Шагги наманикюренными пальцами, повернула его голову в сторону приземистого дома.
– Посмотри хорошенько. Даст бог, ты больше никогда не увидишь этого жирного ублюдка.
Такси тронулось, она продолжала удерживать сына за подбородок. Шагги видел, как его отец изо всех сил пытается затолкать Миклвайтов назад в коридор, словно запихивает разобранную палатку в рюкзак. Теперь его плечи округло ссутулились, вся его дерзкая кичливость нескольких последних недель исчезла.
Они покидали квартал, а ВМХ окружили такси, они взмывали ввысь и пикировали, как маленькие скворцы. Агнес притянула мальчика к себе, и он прилип к ней, как улитка. Она долго не отпускала его, пытаясь не замечать запах мыла другой женщины в его волосах. Он ее не останавливал: она плакала, говорила, а он не противоречил ей, когда она давала ему отличные обещания. Он знал: она не сможет их сдержать.
Двадцать шесть
Юджин припарковал машину, проехав дальше дома. Он дождался, когда утреннее солнце взойдет над поселком, из калитки выйдет Лик и поплетется к автобусной остановке. Молодой человек шел, засунув руки в карманы комбинезона, его правое плечо оттягивала сумка с инструментом. С того места, откуда Юджин смотрел на него, парень казался наполовину открытым перочинным ножом – вещью, которая должна быть полезной и острой, а вместо этого ржавеет в ожидании.
Лик скрылся из вида, Юджин воспользовался ключами, которые дала ему Агнес. Когда он вошел в дом, она храпела тем низким храпом, который он уже успел возненавидеть. Он знал, что ее голова свешивается с края кровати, а гортань едва пропускает воздух через желчный затор после вчерашнего пьянства. Он постоял за дверью, понимая, что не останется сегодня. Иногда по утрам он обнаруживал, что, если точно рассчитать время прихода, то ее можно застать в промежутке, когда выпитое вчера уже перестало действовать, а опоить себя новой печалью она еще не успела. В это время она бывала маленькой и вызывала некоторое сострадание, но при этом еще и живой, даже обаятельной, существом, подобным чахлому растению, которое он хотел бы выманить на солнечный свет.
Проходя по коридору, он услышал тихие звуки из другой спальни, осторожные шаги, шуршание пальцев Шагги, рыщущих в его аккуратном пенале. Юджин прошел на кухню, поставил свои пакеты на стол. Убрал в холодильник свежую печенку и масло, на полку в крохотной кладовке положил четыре банки томатного супа и четыре – заварного крема, как делал это каждое утро. Он смотрел на стену обильных припасов, полку, прогибающуюся под грузом еды, и ему становилось немного лучше.
Он приготовил чай и тосты для себя и для Шагги. Порцию Шагги он поставил на ковер у двери его спальни, потом в одиночестве сел за кухонный стол. На столе лежала вчерашняя газета, но пассажиров ночью было не густо, и он уже прочел ее от начала и до конца. Он даже прочел колонку отчаяния
[143] – она ему понравилась своей искренней поучительностью, но в этом он никому бы не признался. Газета Агнес была раскрыта на странице объявлений: «требуются», «продаются передвижные дома», «одинокие сердца». Она обвела некоторые объявления толстым маркером, и он, попивая чай, просмотрел их.
Объявления по обмену домов пропитались чернилами. Она обвела маркером все, что находилось далеко от Питхеда, и Юджина удивило, что его это не сильно опечалило. После ее выхода из Гартнавела он наблюдал, как она бродит по дому, словно животное, запертое в клетке, и если она не расчесывала кожу у себя на руках, то расковыривала оконную краску, изголовье кровати, теребила выбившиеся ниточки в канапе. Как-то утром он подошел к ней, и ему пришлось обхватить ее, чуть ли не сдавить до хруста костей, пока у нее не прошел этот приступ ковыряния-теребления. Теперь, глядя на кровоточащие чернила, он видел, что она расковыривает иной струп. Она ему говорила, как мечтает жить в доме ближе к центру, в менее изолированном районе. Как-то утром он массировал ей спину, и она сказала ему, что хотела бы жить там, где она могла бы снова стать никому не известной, в месте, где она могла бы вернуть утраченное достоинство. Потом она добавила застенчиво: в каком-нибудь месте, где Юджин мог бы жить с нею, как ее муж. Тогда он ничего на это не сказал, продолжал массировать ее спину, пока Агнес не овладели беспокойство и капризность, и она не отодвинулась от него.
Юджин знал: если ты просишь власти найти тебе другой дом в другом районе, тебя ставят в долгий лист ожидания. Даже остро нуждающимся семьям приходится годами ждать муниципального жилья, а если у тебя таковое уже есть, то шансы твои близки к нулю. Ожидание переселения может длиться бесконечно. Поэтому, если ты уже живешь в муниципальном доме, то лучше всего попытаться осуществить прямой обмен – без лишних регистраций и раздумий. Муниципалитет против таких перемещений не возражал – это расчищало завалы, а все, что сдерживало недовольные массы от посещения чиновничьих кабинетов, приветствовалось. По их мнению, переезд из одного дома в другой только оттягивал решение проблемы, но при этом хотя бы не требовал их участия.
Юджин потянулся и попытался выпрямить сгорбленную спину. Рядом с газетой лежал старый конверт, вроде тех, в которых присылали счета за газ. Она писала на нем объявление, потом переписывала снова и снова, пока не довела текст до совершенства. Он видел, что Агнес потратила немало времени, пытаясь наилучшим образом выразить свои желания, и что постепенно, по мере приближения вечера к ночи, она становилась все пьянее. Пока она писала более или менее трезвой, текст казался почти вызывающим сочувствие и умоляющим, а по мере того как она наполнялась алкогольными парами, текст становился более требовательным. В конечном счете она слила все варианты в один. В тридцати или немногим меньше словах она обрисовала Питхед, как привлекательное загородное место, процветающее и с милыми соседями. В своем объявлении она заявляла, что готова рассматривать любые предложения. Юджин подумал, будь это объявление клуба одиноких сердец, то его можно было бы отнести к разряду безнадежных и лживых.
Он вылил остатки чая и встал, собираясь уходить. Если он уйдет теперь, то она, возможно, и не узнает, что он приходил, и он сможет мирно выспаться в своей кровати. Он повернулся к двери, но увидел на пороге мальчика. Шагги был аккуратно одет, его школьный рюкзачок плотно сидел на спине. Он приветствовал Юджина по заведенной у них традиции:
