– Линн, детка, у тебя порядок? – Ее тонкий голос эхом отдавался от сводов бетонного моста.
Линн, замерзшая и скучающая, не оглядываясь, просто пожала плечами. Они вдвоем сидели молча, слушая молодых любовников у себя за спиной. Первым заговорил Кейр, причем делал он это намеренно громким голосом.
– Смотри! – сказал он растерзанной девчонке. – Все, кроме тебя, считают, что я сексуально привлекательный.
– Ты такой буйный ублюдок, – простонала девчонка, продолжая при этом извиваться под ним.
Кейр смачно харкнул на бетон. Шагги чувствовал, как взгляд Кейра обжигает его шею. Наконец Кейр обратился к растерзанной девчонке.
– Хочешь, я тебе маленько киску подрочу? – без околичностей спросил он.
– Не. Холодно слишком.
– Пожалуйста, – взмолился он. – Я на пальцы чуток подую, чтобы согреть. Тебе даже трусишки не придется снимать.
– Не.
– Но я же сказал, что люблю тебя. И мыло я тебе купил.
– Ты спер это мыло, – сказала блондинка, но потом вздохнула и добавила: – Ну уж ладно. Только одну минутку. И чтобы пальцы сначала согрел.
Лицо Шагги пылало. Он чувствовал, какой жар исходит от всего этого. Он вытащил пожеванную расческу из кармана и медленно сунул ее кончик себе в рот. От нее пахло сигаретами и мужским гелем для волос. От нее пахло Кейром.
– Если хочешь, я тебе дам мои сиськи потрогать, – сказала рядом с ним Линн. – Но это если хочешь.
Он отрицательно покачал головой, не глядя на нее.
– Нет, спасибо.
Он отпустил горсть камушков, и она покатилась вниз по насыпи к шоссе.
Девчонка вырвала клочок зеленого мха, пробившегося в щель между бетонными блоками.
– Ну я тут не собираюсь сидеть, пока не заморожу себя до смерти.
Шагги вытащил пожеванную расческу изо рта и вытер ее о брюки. От этого на ткани осталось темное влажное пятно.
– Хочешь, я расчешу тебе волосы?
Девчонка не ответила, и он опять почувствовал, как краска заливает его лицо. Наконец она вздохнула и медленно стянула с волос пушистую резинку. Тонкий прямой хвостик распустился и закрыл ее уши. Напряженное выражение лица смягчилось. Брови опустились, и веснушчатая кожа стала казаться не такой натянутой и прозрачной. Она словно подобрела и стала выглядеть младше. Шагги провел расческой по ее волосам. Они были больше, чем просто каштановые – поражали миллионом глянцево-красных оттенков и смеси темно-кофейных. Волосы скользили между его пальцев, как шелк, каждая прядь была легка, словно паутинка.
Они долго сидели так, слышали нескладные стоны у себя за спиной, смотрели на автобусы, направлявшиеся в Эдинбург и возвращавшиеся оттуда. Шагги нежно водил расческой по волосам девчонки, и вскоре она закрыла глаза и положила голову ему на грудь.
– Твоя мамка выпивает? – спросила она вдруг.
– Иногда. Понемногу, – признался Шагги. – А ты с чего взяла?
– Вид у тебя больно дерганый. – Она подняла руку и нащупала его переносицу, легонько потерла. – Да ты не дергайся. Моя тоже того, – сказала она. – Я говорю – иногда. И понемногу.
Шагги сосредоточился на расческе, скользящей по волосам. Он смотрел, как разделяются пряди, словно вода в ручье.
– Я думаю, она допьется до смерти.
– Ты бы расстроился? – спросила девчонка.
Он перестал расчесывать ее волосы.
– Я бы ополоумел. А ты?
Она пожала плечами.
– Не знаю. В любом случае я думаю, все алкаши именно этого и добиваются. – Ее пробрала дрожь. – Смерти добиваются, я говорю. Некоторые выбирают к ней долгую дорогу.
Что-то дрогнуло в нем, словно рассохся старый клей, который скреплял его суставы. Руки его вдруг отяжелели, будто напряженные мышцы, мешавшие его плечам распрямиться, внезапно расслабились. Он вдруг почувствовал, что слова полились из него. Он рассказывал ей обо всем, и ему становилось хорошо. Он и не подозревал, насколько это может облегчить душу.
– Трудно жить, когда ты не знаешь, что тебя ждет вечером.
– Да, но в том, что тебя не ждет горячий обед, ты можешь не сомневаться, верно?
– Верно, – согласился Шагги. В его желудке завязывались узлы новых тревог. – У тебя много дядек?
– Да, конечно, – сказала она. – Ты же знаешь, я католичка.
– Нет! Я имею в виду приходящих дядек.
– А, этих. Да. Они долго не задерживаются, эти падальщики. Всегда кончается тем, что они начинают ее лупить, и тогда в дело вступают мои братья, которые лупят их. – Она зевнула, словно объяснять тут было нечего. – Моя работа – обшаривать их карманы в поисках денег.
– Правда? – Его удивила ее дерзкая гордость.
– Да, я чищу их карманы. Всё, до последнего пенса. – Она небрежно пожала плечами. – Приходится. Моя мамка слишком большую часть из денег на продукты тратит на выпивку.
Шагги снимал длинные волосы с расчески, задумчиво наматывал их на палец.
– Я вот думаю, знает ли моя мать твою.
– Вряд ли.
– Я имею в виду по собраниям. По АА, – сказал он.
– Не. Старушка Мойра эту стадию давно прошла. – Она отрицательно покачала головой. – Она никогда не пыталась отправить тебя в Алатин?
– Нет. А что это?
– Это типа АА, только для членов семьи. Мойра сказала, что это группа поддержки. Она сказала, что это поможет мне справиться с ее болезнью
[153].
– И ты согласилась?
Девчонка села, взяла в руку свои волосы.
– Один раз. Но после этого – хуюшки! С какой стати я должна быть там, если сама она на собрания давно не ходит? А? – Она натянула рукава на свои посиневшие руки. – Ты бы посмотрел на некоторых из этих выпендрежных ублюдков. Все они стонут, что их мамочка напилась на Рождество и вырубилась еще до того, как подарки начали открывать. – На ее губах появилась жестокая улыбка. – И тогда я рассказала им историю о том, как моя мамка распаковала все подарки и выпила лосьон после бритья для моих братьев, разбавив его бутылкой шипучки. Видел бы ты их лица. – На лице Линн появилась озорная улыбка, и она с напускным эдинбургским акцентом проговорила: – Мне, пожалуйста, «Обсешн»
[154] и диетическую колу.
– Диетическую?
– Ну да. Она парится из-за своего веса.
Шагги рассмеялся, но тут же одернул себя.
– Она и вправду выпила этот одеколон?
