– Ой, я надеюсь, пианина влазит в гостиную.
– Так было приятно со всеми вами познакомиться, – сказала Агнес с язвительной гримаской. Она посадила Шагги себе на бедро и развернулась, собираясь уходить.
– Ну что ж ты так. Приятно с тобой познакомиться и все такое, женщина, – прохрипела Брайди, жесткое выражение ее лица смягчилось вокруг глаз от одобрительного подвывания. – Мы здесь все одна семья. Просто новеньких тут почти не появляется.
Женщина с похожим на череп лицом на шаг приблизилась к Агнес.
– Ладно-ладно. Столкуемся. – Она втянула воздух так, словно у нее между зубами застрял кусочек мяса. – Если только ты не будешь показывать нашим ебарям эти свои рукавчики.
Остальную часть дня, пока мужчины разгружали фургон, Шагги ходил по улице близ дома. Женщины в обтягивающих рейтузах подтаскивали кухонные стулья к окнам и с безразличными лицами садились смотреть, как из фургона выносят коробку за коробкой. Они уже поприветствовали мальчика, неумеренно махая ему руками, снимая воображаемые шапки и потом хихикая про себя.
Он в своей новой одежке дошел до конца улицы. Дальше ничего не было. Улица заканчивалась на границе торфяников, словно сдавшись природе. Темные лужи болотной воды были неподвижны, глубоки, выглядели страшновато. Необозримые леса бурого тростника поднимались из травы и медленно наступали на поселок, намереваясь вернуть его в свои владения, отобрать у шахтеров.
Шагги посмотрел, как босые дети играют в угольной пыли. Он близ посаженных муниципальными властями кустарников делал вид, что изучает маленькие красные цветочки, рассматривал каждый, оценивал размер, а на самом деле ждал, когда другие дети позовут его присоединиться к ним. А те гоняли кругами на своих велосипедах и не замечали его. Он давил белые ягодки между пальцами, напуская на себя безразличный вид, потом пытался вязкой жижей замазать блеск своих хороших ботинок.
Шахтерские подбитые гвоздями ботинки высекали искры из асфальта. Мужчины медленно, один за другим потянулись по пустой дороге. Гудок на угольной шахте, извещающий о конце смены, давно молчал, но мужчины подчинялись мышечной памяти о существовавшем прежде порядке. Они направлялись домой с окончанием рабочего дня, хотя заканчиваться было нечему, только живот успел наполниться пивом, да спина согнулась под тяжестью забот. Их спецовки были чистыми, а ботинки сияли, когда они шаркали по дороге. Шагги отошел в сторонку, пропуская их – они прошли с опущенными головами, словно уставшие черные мулы. Каждый мужчина молча собрал по кучке тощих детей, которые послушно потянулись за отцами, словно почтительные тени.
Агнес встала за входной дверью и закрыла большую стеклянную дверь с защитой от сквозняка. Думать она не могла. В тесном карманчике между двумя дверями она допила банку, которую тайно привезла на дне сумки. Она прижалась лицом к стене, холодной и успокаивающей. Каменная стена была плотной и влажной, Агнес заранее могла сказать: нагреваться стена будет медленно.
Она долго стояла в этом своем укрытии, наконец прошла по коридору мимо двух маленьких спален. В середине первой неподвижно стояла Кэтрин. Дикие шахтерские дети, опираясь локтями о карниз, заглядывали в окно спальни, словно в клетку зоопарка. Она, ошеломленная, только и могла, что смотреть на них в ответ. Деревянные рамы были плохо подогнаны, и потрескавшаяся оконная замазка предупреждала о холодных ночах и влажных стенах. Детские голоса с улицы доносились до Агнес с такой ясностью, словно дети стояли прямо перед ней.
Лик нашел другую комнату. Он открыл сумку, в которой лежали его рисовальные принадлежности, и теперь, лежа на голом полу, рисовал углем черные холмы. Потом он взял пастельный карандаш и нарисовал фигуры людей в темных спецовках – тех самых, которые наблюдали за их приездом. Они стояли на вершинах холмов, как деревья без листьев. Она наблюдала за сыном, завидуя его таланту исчезать, улетать, оставляя всех позади.
Других спален, кроме этих двух, в доме не было. Третья, обещанная им, явно оказалась гостиной, и она, обойдя дом трижды, поняла, что всем детям опять придется поселиться в одной комнате.
Шаг стоял в конце коридора и равнодушно смотрел на нее. Ветер растрепал его начес, и он, поймав выбившиеся пряди, попытался слюной закрепить их на прежнем месте, потом отошел в открытую кухоньку и поманил ее рукой. В кухне была большая, похожая на дыбу, потолочная вешалка для сушки одежды. В дальнем конце был аккуратно повешен на просушку задеревеневший комплект шахтерской одежды от носков до белого нижнего белья и синей синтетической рабочей рубашки. Вернется ли сюда когда-нибудь из шахты владелец за своим добром? Может быть, они поселились не в том доме?
Дверцы шкафов из ДСП местами облупились, и Шаг ногтем мизинца отковыривал ламинированную облицовку с одной из них. За ним в углу над плитой протянулась лоза черной плесени. Он, не глядя на Агнес, сказал как ни в чем не бывало:
– Я не могу остаться.
Поначалу она даже глаз на него не подняла. Она подумала, речь идет о том, что ему пора отправляться на смену зарабатывать деньги. Он часто так делал – возвращался домой с работы только для того, чтобы сообщить, что уходит поработать еще. Он никогда не был домоседом.
– Когда тебе обед приготовить? – спросила она, уже начиная думать о том, где у нее лежат фритюрница и ножи для хлеба.
– Мне больше не нужны твои обеды. Ты что – не поняла? – Он покачал головой. – Все. Я больше не могу оставаться. Не могу оставаться с тобой. Со всеми твоими потребностями. Со всем твоим пьянством.
И только тут она увидела, что парчовые чемоданы стояли в одном ряду с упаковочными коробками, а красных чемоданов в доме не было. На лице у нее, вероятно, появилось выражение абсолютного смятения, потому что Шаг, встретив ее взгляд, неторопливо закивал, как это делают, дав ребенку лекарство, и словно подгоняют его, чтобы эта бяка поскорее попала в желудок. Агнес отвернулась. Она не хотела понимать его слова. Она не желала глотать эту пилюлю. Она перестала вспоминать, где у нее фритюрница, принялась перебирать бисер на джемпере, поправлять его так, чтобы он играл на свету, она тянула время, не зная, что ей делать теперь.
– Все, – повторил он.
В кухне был единственный стул со сломанной спинкой, в пятнах краски, – стул, на который вставали, чтобы дотянуться до верхних полок. Агнес тихо закрыла дверь, дети в коридоре уже начали сетовать, что в доме не хватает спален. Она поставила сломанный стул перед дверью, села на него.
– Почему тебе мало меня?
Шаг моргнул, словно не веря собственным ушам. Он тряхнул головой и, заговорив, ткнул себя в грудь.
– Нет, моя дорогая. Это почему тебе мало меня?
– Я ни разу не посмотрела на другого мужчину.
– Я не об этом говорю. – Он потер глаза, словно от усталости. – Почему твоей любви ко мне не хватает на то, чтобы ты бросила пить, а? Я покупаю тебе лучшие шмотки, работаю по две смены. – Он уставился в стену, нет, не в стену, а куда-то дальше, сквозь нее. – Я даже думал, если ты родишь от меня, может что-то изменится. Но нет. Даже ребенок не смог тебя угомонить.
