– Я тебе, черт подери, сколько раз говорил – не играй с этой гребаной стиральной машиной?! – отчитывал мальчишку торс с невидимой головой. Человек своим большим пальцем ткнул в сторону барабана. – Слушай. Сюда. Вылезай оттуда на хуй, а то получишь кой-чо такое, чо тебе не понравится.
Фигура, появившаяся так неожиданно, так же неожиданно и исчезла. Джонни, стоявший рядом с барабаном, напоминал побитого пса. После такого нагоняя улыбка исчезла с его лица, мальчишка поджал хвост. Он протянул руку и помог Шагги вылезти наружу.
– Слушай, прекрати тут выть, а то получишь кой-чо такое, чо тебе не понравится.
Когда он вылез из барабана, яркий свет чуть не ослепил его. Боль в голове была настолько сильной, что окружающие цвета словно исчезли.
Джонни оглядел мальчика с головы до пят. Ноги Шагги были в крови в тех местах, где металл порвал кожу. На ногах и руках уже проступали синяки. Джонни подтолкнул его за угол сквозь рой черных мух в прохладную темень сарая. Внутри пахло прокисшим молоком.
Джонни в темноте плюнул себе на ладонь, протер мокрое лицо мальчика, потом его окровавленные ноги. От этого стало только хуже. Кровь смешалась со слюной и размазалась, а не стерлась. Мальчишка запаниковал, его глаза широко раскрылись от страха. Он вырвал из земли горсть широких зеленых листьев щавеля и принялся ими оттирать ноги Шагги. Он тер, пока крови не осталось – ее вытеснил густой зеленый след растительной слизи. Хлорофилл обжигал порезы. Шагги снова начал скулить.
– Заткнись, слышь, ты, маленький педик. – Все его прежние дружелюбные тона исчезли. Шагги видел у мальчишки красные отметины, оставленные рукой отца и теперь расцветающие на его смуглой коже.
В сарае для мусорных баков было тихо, если не считать жужжания жирных мясных мух. Джонни тер и тер ноги мальчика, пока дыхание у того не успокоилось. Это оттирание превратило Шагги из белокожего в краснокожего, а потом в зеленокожего. Когда паника исчезла из глаз Джонни, на его загорелое лицо вернулась фальшивая улыбка. В сарае стояла почти полная темнота.
Бонни Джонни распрямился – поджарый силуэт на фоне яркого дневного света. Он протянул Шагги зеленую кашицу листьев, а потом спустил с себя спортивные шорты.
– Кончай ныть, – сказал он сквозь свои взрослые зубы. – Теперь ты меня потри.
К тому времени, когда Шагги доковылял до Шахтерского клуба, солнце почти высушило радужные лужи. Дафну он оставил в стиральной машине, но возвращаться за ней ни за что не хотел.
Поднимаясь по лестнице в коридор, он услышал ее голос, говоривший в трубку: «Иди на хуй, Джоани Миклвайт. Скажи этому блядуну, этому ебаному сынку протестантской сучки, что жопа треснет, если на двух стульях сидеть!» Каждый грязный слог произносился четко с пугающей ясностью королевского английского языка. «Ты поганая хуесоска. Ты такая же простая и безвкусная, как жопа у горбушки». Трубка с лязгом грохнулась на аппарат, от удара раздался звон.
Шагги дошел до конца коридора, завернул за угол. Его мать сидела, скрестив ноги, у маленького телефонного столика с кружкой на коленях. Она посмотрела на него, словно он поднялся с ковра. Она не заметила, что у него отсутствует зуб, не заметила его ногу в крови, слюне и щавелевом соке.
На ее лице застыла безжизненная гримаса, источники которой находились в шкафчике под кухонной раковиной. Она вытащила сережку из уха и швырнула ее через всю комнату, потом снова взяла телефонную трубку.
– А теперь мне хочется сказать твоей бабульке, на какой хуй ей пойти.
От автобусной остановки до дома было рукой подать, но Лик еле плелся. Его ноги отяжелели после целого дня занятий в Центре профессиональной подготовки молодежи
[51], его желудок скручивался узлом в предчувствии того, что он может увидеть дома. Он только надеялся, что у него выдастся свободный час, чтобы он мог порисовать, но после их переезда в Питхед прошел уже год, в котором не было ни дня покоя.
Он знал, что Кэтрин сегодня снова не вернется домой. Она приспособилась обводить вокруг пальца их опускающуюся все ниже и ниже мать, скрывать от нее свою тайную жизнь с Дональдом-младшим. Кэтрин обвиняла своего босса во всех смертных грехах, в рабовладельческих замашках, она сказала матери, что задержится на работе и ночевать будет у бабушки. Лик видел, как их мать озабочена отсутствием денег, как она ждет еженедельных подачек Кэтрин, а потому она и в этот раз промолчала. Лик знал, что на самом деле Кэтрин ночует у Дональда-младшего на надувном матрасе в свободной комнате в доме его матери и пытается защищать рукой свою невинность до дня свадьбы. Лик после стольких лет подготовки злился на Кэтрин за то, что первой уходит она, а не он.
Еще не стемнело, но во всех комнатах горел яркий свет, и занавески были позорно раздвинуты. Это был плохой знак. В гостиной между тюлем и стеклом сидел без дела Шагги. Он то прижимал ладони и нос к окну, то качал головой назад-вперед, чтобы успокоиться, и никто не говорил ему прекратить. Увидев брата, он произнес одними губами «Лик» и оставил жирное пятно на стекле.
Тюлевые занавески пришли в движение. На окно упала тень, и за спиной своего младшего появилась Агнес. Лик поднял руку, осторожно имитируя приветствие, другую руку положил на калитку, показывая, что возвращается домой. Агнес улыбнулась ему, он увидел слишком зубастую гримасу, которая несла тысячу посланий. Ее глаза показались ему тусклыми, взгляд расфокусированным, и он мгновенно понял, что она пьяна.
Она снова исчезла – вернулась к телефонному столику, вернулась к выпивке.
Лик поднял свою сумку с инструментом и отвернулся от дома. Он услышал настойчивое стук-стук-стук по стеклу. Шагги широко раскрывал рот, театрально произнося слова:
– Куда. Ты. Уходишь?
Лик так же одними губами ответил:
– К ба-буш-ке.
Губы Шагги дрожали.
– Возьми. Меня.
– Нет. Далеко. Я тебя не донесу.
Он так и не сказал Шагги, что некоторое время назад нашел адрес своего настоящего отца. Брендана Макгоуэна. Адрес он отыскал в телефонной книжке Агнес, обведенный чернильными линиями разных цветов и толщины, словно она раз за разом на протяжении лет возвращалась к нему. Лик сходил по этому адресу прошлой зимой, посидел на стене против большого викторианского многоквартирного дома. Он видел, как какой-то мужчина вернулся с работы домой, он не узнал его, но усталая, сутулая походка показалась ему знакомой. У человека были такие же светло-серые глаза. Он припарковал машину перед зданием, прошел мимо Лика по улице, вежливо кивнув – не более.
