Дверь открылась, и три маленькие фигурки бросились ему навстречу. Лик видел, как счастливая шумная семья села и принялась есть за обеденным столом, придвинутым к окну. Он смотрел, как они говорят, перекрикивая друг друга, как дети дерзко становятся ногами на стулья, а человек смеется, видя их возбуждение. Он долго наблюдал за ними, потом сложил бумажку с адресом и уронил ее в водосток.
Лик поднял свою сумку с инструментами и двинулся из Питхеда. Он отвернулся от Шагги и не осмеливался оглянуться, боясь увидеть умоляющее выражение лица в окне. Собирался дождь, а путь до Сайтхилла был неблизкий. Он устал, он давно уже носил в себе усталость. Он хотел одного – отдохнуть.
Одиннадцать
В комнату сквозь тюлевые занавески лился бледный свет дня. Свет коснулся ее лица, и Агнес, всхрапнув, очнулась. Она медленно открыла глаза и обнаружила, что таращится на кремовый потолок, отделанный фактурной штукатуркой с ее холодной сталактитовой текстурой. Губы у нее никак не закрывались из-за липкой пленки на ее верхних зубах, потому что из желудка уже поднималась волна рвоты. Правой рукой она нащупала склизкую камчатную обивку кресла. Ее пальцы нашли знакомые дырки, прожженные окурками. Она полулежала, прижимая к себе молчащую телефонную трубку.
Некоторое время она посидела без движения, запрокинув голову на спинку кресла, словно педальное мусорное ведро с распахнутой крышкой. Она снова закрыла глаза, прислушалась к громкому стуку в голове. Кровь, словно волна, накатывала и отступала, накатывала и отступала внутри черепной коробки. В моменты отлива она чувствовала, что дом пуст. Было еще рано, но мальчик уже сам ушел в школу. Он и без того пропустил много дней. Слишком много дней просидел у ее ног, лишь ждал и смотрел. Школе такие дела не нравятся. Отец Барри сказал, что ему придется поставить в известность социальную службу, если мальчик не начнет регулярно приходить на занятия.
Иногда она по утрам просыпалась в страхе и обнаруживала, что Шагги смотрит на нее. Он был одет, казался совсем маленьким из-за рюкзака, висящего на его плечах, лицо у него было умыто, волосы расчесаны и разделены на пробор спереди. Она лежала полностью одетая, пытаясь сомкнуть сухие губы, а он говорил: «Доброе утро», а потом тихо разворачивался и уходил в школу. Он не хотел уходить, не сказав ей, что сразу после занятий вернется домой. Он зацеплял ее мизинчик своим и приносил клятву.
В доме стояла тишина. Она наклонила голову вперед и закрыла лицо руками, и кровь прилила ее к глазам. Шагги, обычно стоявшего рядом, сегодня не было. На столе перед ней была кружка холодного чая, затянувшегося молочной пленкой. Рядом с кружкой, проткнутый ножом, лежал кусок белого тоста с такими толстыми кусками масла, что размазать их было невозможно. Приложив козырьком руку ко лбу, она осмотрела низкий кофейный столик – не найдется ли на нем что-нибудь такого, что могло бы унять ее дрожь. Она наклонила к себе кружки, заглянула внутрь – не осталось ли там глотка пива. Все кружки были пусты. Агнес потянулась за сигаретой и с жалобным стоном вытащила из пачки последнюю. Она закурила трясущимися пальцами, глубоко затянулась.
Лучше ей не стало, и она поднялась и стала обшаривать диван в поисках припрятанных четвертинок или недопитых банок пива. Она перерыла пустой дом, заглядывая во все свои схроны, где могла заваляться бутылка: в корзину с грязным бельем, на полку за виниловой панелью с корешками футляров видеокассет, подделанных под тома энциклопедий. Она опустилась на колени, повытаскивала из-под раковины в кухне все пустые пакеты, пока ее по пояс не завалило разноцветным полиэтиленом.
Ее паническое состояние усиливалось. Он переходила из комнаты в комнату, издавая звуки разочарования – то пронзительно взвизгивала, то всасывала воздух сквозь зубы. Ей приходилось все время останавливаться, чтобы выплевывать поднимающиеся из желудка комки блевотины в раковины и немытые кружки из-под чая. Она откопала свою большую черную кожаную сумку, порылась в ней, нащупала кошелек, открыла металлическую защелку наверху. На дне кошелька среди пуха и песка лежал медальон с изображением святого Иуды Фаддея
[52]. Сегодня был четверг, а все понедельничные и вторничные пособия она уже израсходовала.
В предыдущий понедельник она не сомкнула глаз всю ночь, ожидая, когда часы с радиоприемником покажут восемь. На шпильках, кое-как намазавшись, она чуть не стрелой понеслась по Пит-роуд, чтобы обналичить то, что шахтерские жены называли «Понедельничная книга». Она высоко держала голову, стоя в очереди за пособием, а ее руки в карманах дрожали. Агнес старалась не замечать женщин в тонких нейлоновых куртках, сухо шуршащих при малейшем соприкосновении друг с другом. Она стояла отдельно и отрешенно, а они заходились своим курильщицким кашлем, клокоча липкой мокротой.
Считалось, что тридцати восьми фунтов в неделю достаточно, чтобы прокормить семью. Матери, получив деньги, стояли в маленьком магазинчике и смотрели на картонные пакеты с пинтой молока, как на непозволительную роскошь.
Агнес же, обналичив с королевским видом «Понедельничную книгу», прошла мимо полки с молоком в другой отдел, где быстренько купила двенадцать банок «Спешиал Брю»
[53]. Она весело сообщила продавцу о нынешней хорошей погоде, но тот промолчал. Она не сомневалась, что синий слон с плаката за спиной индийца неодобрительно косится на нее. Она чинно защелкнула кошелек, пока мужчина укладывал холодные металлические банки в полиэтиленовый пакет. Женщины за ее спиной подсчитывали в уме, одними губами произнося цифры; они складывали в свои сумки хлеб, замороженный картофель фри, сигареты, а потом, признав поражение, тихо возвращали хлеб на полку. Агнес прошмыгнула на улицу, зайдя за стену низенького каменного магазина, присела на корточки среди битого стекла и открыла первую холодную банку.
Во вторник утром она вернулась в магазин, уже подогретая пивом. Она перешла дорогу с разделительной полосой, ее колени изящно подгибались с каждым шагом. Агнес обналичила свою «Вторничную книгу» в восемь с половиной фунтов детского пособия. Подкрепленная «Спешиал Брю», она сообщила хозяину магазина, что у нее от синего слона мурашки по коже.
Но сегодня был четверг. Она заглянула в кошелек, пустой, если не считать святого Иуды и пушинок, набившихся в складки. Грустные эгоистичные слезы «ах, бедная я, несчастная» навернулись ей на глаза. Она провела пальцем по грязной пепельнице. Она должна была подумать, что делать дальше.
Выветриваясь из организма, алкоголь мешал смотреть телевизор, поэтому она наполнила горячей водой ванну. В воде ей будет не так холодно, не так больно. Она смыла с волос пот и грязь. Взяв фланелевую салфетку, она принялась счищать неприятный привкус с зубов, потом легла в обжигающую воду и задумалась о том, где ей достать денег. По ее мягкому животу тянулся глубокий красный рубец – след от ее черных колготок, которые врезались ей в кожу, когда она отключилась. Она потыкала рубец пальцем. Он проходил по ее жировой складке, словно железнодорожный рельс, и это навело ее на мысль о глазговском поезде, о Падди-маркете, расположившемся под арочными сводами, о ломбарде, который там находился.
