Лик описал несколько легких, естественных кругов перед братом. Шагги шел следом за ним, подражая его движениям. Он изо всех сил старался поменьше размахивать руками. Как же это было трудно – выглядеть естественно.
Они расхаживали вальяжной походкой, как два ковбоя по плоской вспаханной земле. Над шахтой, над миром возвышалось главное шахтное сооружение. Высоченное, как Кафедральный собор Глазго, заброшенное здание стояло, словно одинокий гигант на луне. Большие разбитые арочные окна располагались слишком высоко, чтобы в них можно было заглянуть, но достаточно высоко, чтобы уловить весь дневной свет для огромного мрачного нутра. Уцелевшие окна почернели от угольной пыли. В дальнем конце сооружения уходила к небу огромная труба, и в дождливые дни ее верхушка была едва видна – тучи затягивали ее. На земле были разбросаны трубы и штанги, на концах которых виднелись поспешные следы ножовки – мародеры уносили что могли, прежде чем шахту официально демонтируют на лом.
– Я хочу, чтобы ты подождал меня здесь. – Лик нарисовал крест на земле. Он протянул руку над головой брата, ухватился за ручку рюкзака, развернув парнишку так, чтобы тот стоял спиной к нему. Потом он расстегнул молнии, колени у Шагги подогнулись, когда Лик принялся копаться в рюкзаке. – Ты здесь стоишь на страже, понял? Если ты увидишь, что кто-то сюда идет, сразу беги предупредить меня. – Лик вытащил из рюкзака болторезы и ломик.
Мальчик кивнул, почувствовав, насколько легче стал рюкзак.
– А зачем нам вообще это нужно?
– Я тебе уже тысячу раз говорил. Мне нужны деньги. У меня есть планы. Не могу я вечно оставаться учеником.
– А я вхожу в твои планы? – спросил Шагги.
– Не мели языком. – Он показал на здание шахты. – С каждым разом это становится все труднее, потому что брать уже почти нечего, так что я, может, задержусь. Ты меня слышишь?
Лик, громко хрустнув молнией, закрыл пустой рюкзак и развернул брата назад.
– Смотри в оба.
Сказав это, Лик исчез в темноте шахтного сооружения. Шагги смотрел, как брат пересекает сумеречные полосы дневного света, а потом исчезает в темных углах угольного собора.
Некоторое время Шагги чертил что-то в угольной пыли, лежавшей на земле высоким и мягким слоем. Он нарисовал лошадку, потом нарисовал Агнес. Ему нравилось рисовать кудрявые волосы. Он рисовал их на чем угодно. У кудряшек был такой веселый вид.
Лик дошел до самого конца здания, собираясь содрать медь с дальней стены, где кабели подключались к электрогенератору. Работы на шахте прекратили три года назад, доступы к ней перекрыли. Владельцы стали постепенно разбирать ее и продавать металлы на лом, а шахтеры и их старшие сыновья пытались их опередить. Медь в проводах стоила трудов, и они разбирали монтажные коробки, вырывали кабели и обгладывали их, как мыши. Лик увидел, что резиновую изоляцию уже отодрали от стен, а та, что лежала на полу, была пуста, как кости, из которых высосан мозг. Он вышел на улицу, прошел вдоль кабеля туда, где провода начинали уходить под землю к основному стволу. В сотне футов от задней стены производственного здания провода обрывались. Последний из мародеров выдернул все, что смог, а остальное оставил торчать, как разорванную артерию. Лик согнулся и острым концом ломика принялся разбивать затвердевшую землю.
Он провел за этим занятием около часа и поднял голову, только когда почувствовал запах разожженных очагов, доносящийся из поселка. Запах горящего угля подсказал ему, что день клонится к вечеру. Им нужно было до захода солнца пересечь черное море – в темноте прогулки по терриконам становились делом небезопасным.
Он рубил и пилил, жалея, что Шагги еще маловат, что он такой мелкий нытик и носильщик из него никакой. Медь сама по себе была тяжелая, но резиновая изоляция вообще весила тонны. Оголять провода прямо здесь, на виду, грозило неприятностями. Тут как-то поймали двух питхедских ребят помоложе – они воровали медь и получили за это такие штрафы, что даже если бы им удалось снять провода со всего поселка, они бы не расплатились.
Лик несколько раз обмотал себя обрезиненным проводом немалой длины, словно альпинист перед подъемом в горы. Подобрав свой ломик, он пересек тусклые полосы света и нырнул в темное зимнее предвечерье. Он подбадривал себя мыслями о комнате, которую снимет однажды на сэкономленные медные деньги – он уже начал их откладывать – на самом верху Гарнетхилла
[70] близ Школы искусств Глазго. Еще и на небольшую подачку для братца-доносчика осталось бы. Он чуть не улыбался, возвращаясь на свет дня, но там, где его должен был ждать Шагги, стояла тишина. Доносчик исчез.
* * *
Шагги мог бы заняться швырянием камней. Веселое занятие. В прошлый раз он целый час потратил, пытаясь докинуть камень до высоких окон. В конечном счете ему это удалось. Разбитое стекло грохнулось на землю с оглушающим звоном. Лик выскочил из темноты и устроил брату выволочку.
Но сегодня он принялся ходить широкими кругами, часто останавливаясь, чтобы ухватиться за пустоту в паху брюк и расставить ноги по-ковбойски – пошире. Он сосредотачивался изо всех сил, пытаясь представить тело, как у Лика, у которого, казалось, совсем не было никаких изящных или подвижных суставов, как вдруг увидел человека. К тому времени, когда Шагги осознал опасность, этот незнакомец бежал, оставляя за собой шлейф шлаковой пыли. Когда Шагги понял, что и ему нужно бежать, человек успел миновать огромные копры и был уже совсем рядом.
Шагги должен был предупредить Лика. Он должен был наблюдать и немедленно сообщить брату, когда возникнет опасность. Человек быстро приближался, и Шагги посмотрев в глубь здания, где царила темнота, побежал в другую сторону.
Он удирал, а пустой рюкзак болтался у него за спиной. Первый террикон он взял с разбега, атаковав его сбоку, погружаясь в шлак по колено и неприлично попукивая резиновыми сапогами. Добравшись до вершины, он увидел, что человек взбирается по склону холма широкими шагами, как это делал Лик: погружает в угольную пыль ногу, пока не находит опоры, а потом перемахивает через сыпучий шлак. Шагги повернулся на гребне черной дюны и побежал что было сил. Он ощущал решимость незнакомца, он чуть ли не чувствовал, как руки преследователя хватают его за ноги. Когда он летел вниз по противоположной стороне, шлак с ревом пополз за ним, и он, подняв клубы пыли, свалился в пространство между двумя терриконами. Его преследователь появился наверху. Шагги смотрел, как тот стоит на фоне темнеющего неба, как в такт с тяжелым дыханием поднимаются и опускаются его плечи, как сжимаются от досады кулаки.
Шагги побежал по черной плоской земле, но человек припустил за ним, как пустельга за мышонком.
Шлаковые холмы заканчивались, впереди лежали только кочковатые торфяные поля. Человек мог соскользнуть с террикона и легко поймать его, поэтому мальчик прибавил скорости – он пробежал по сланцевому и заросшему сорняками шлаку, пересек линию, где трава одержала победу над шлаком и начались заброшенные поля. Он спотыкался, прислушиваясь, не раздается ли сзади шорох сорняков. Но больше шагов за собой он не слышал.
