Когда он немного подрос, они оставили это занятие, перестали улыбаться ему фейгиновским лицом
[88]. Теперь, когда ему стукнуло десять, они видели в нем почти что мужчину и сидели с недовольным видом, поскольку Шагги разрушал их грязные планы.
Если еще оставались невскрытые банки лагера, то Агнес сажала Шагги на диван рядом с гостем. Она откидывалась на спинку кресла и щурилась в сигаретном дыму, глядя как гость нервно елозит на стуле. Она разглядывала их между глотками лагера, словно они были занавески и постельные покрывала, а она пыталась подобрать одно к другому. Она рассказывала гостям, какой у нее умный Хью, как он успевает в школе. Они слушали и кивали, видя, что рушатся их намерения оседлать вечерком его матушку. Некоторые тратили кучу денег, чтобы довести ее до нужного уровня сговорчивости. А теперь их неуклюжая, потная ебля перед телевизором, показывающим вернувшимся из школы детишкам мультики, отменялась.
Если дядьки приходили еще раз, то они вели себя мудрее – приносили дешевые футбольные мячи, пластиковых воздушных змеев, разные игрушки, чтобы выманить Шагги на улицу. Истинно страждущие давали ему кучку грязных монеток и предлагали сходить в кино на часик. Шагги смотрел с непонимающим видом на потных дядек и, как кондуктор автобуса, ссыпал грязные монетки в школьный рюкзак, вежливо говорил «спасибо» и включал шумный телевизор.
Но так случалось, только если к его возвращению домой они все еще сидели в гостиной. Если они уже были в ее спальне, то мальчик не получал никаких денег и никому не приходило в голову спросить, кем он хочет стать, когда вырастет.
Какими бы плохими ни были эти дядьки, их интересовала только его мать. Для Шагги приходившие тетки нередко были хуже дядек. Если бы худшие качества Агнес вышли на прогулку и нашли себе подругу, то она была бы воплощением этих теток. В таких случаях он был вынужден нянчиться с двумя женщинами, которые шумно впадали в пьяное забытье, горбились над пепельницами, делились последними окурками и проклинали мужчин, которые опустили их на это дно. В отличие от мужчин, они говорили и говорили, говорили без конца.
Эти питхедские тетки с пропитыми лицами появлялись у дверей утром, как дикие кошки. И даже после пятидневного периода трезвости Агнес они умели уговаривать ее на новые подвиги пьянства. Они словно слышали ее дрожь с другой стороны поселка и в девять утра заявлялись с дешевой выпивкой. Если Агнес была исполнена решимости оставаться в этот день трезвой, то они все равно садились и пили перед ней. Но, как известно, страдать в компании легче, и вскоре ее глаза жадно впивались в полиэтиленовый пакет у ног гостьи.
Если Шагги в какой-то день не ходил в школу, то он никого из этих женщин не впускал. Они с тяжелыми пакетами в руках появлялись еще до прихода первого почтальона. У входных дверей они казались нормальными женщинами, но он уже знал про них кое-что. Он много раз пытался вежливо спустить их с крыльца по каменным ступеням. Он запирал дверь, но они кричали в щель для писем. «Твоя мамочка дома?», они умоляли: «Я только выпить чашечку чая». Ему хотелось ткнуть вилкой через щель в их тощие лица, а Агнес лежала в доме разбитая, ее трясло, нутро требовало теплого лагера.
Они так или иначе всегда проникали в дом, словно сквозняк.
Они дожидались, когда прозвучит утренний звонок, и приходили, будучи уверены, что его нет дома. Когда он крадучись возвращался домой в четыре часа, они встречали его торжествующими улыбками.
Тетя Джинти была худшей из них. Она гонялась за Шагги, чтобы поцеловать его, когда он возвращался из школы. Мальчик чувствовал на своей щеке ее теплый язык, который казался ему жирным куском тушенки. В промозглые дни Агнес просила, чтобы он массажем согрел ноги этой маленькой женщине. Годы пьянства съели ее черты, но они истончались еще больше в карикатурном удовольствии, когда ее пахучие ступни извивались в коричневых колготках. Денег за это она ему никогда не давала.
Джинти ненавидела Шагги, потому что его присутствие заставляло Агнес из чувства вины на некоторое время отказываться от выпивки. Если бы не он, они, вероятно, уже покинули бы берега трезвости и навсегда уплыли в море «Спешиал Брю».
– Ты сейчас в каком классе? – спросила она как-то Шагги, когда он массировал ей ноги.
– В пятом начальной, – сказал он, глядя на Джинти.
Она обратилась к его матери; платок она так и не сняла с головы.
– Немного поздновато, Агнес, но, знаешь, я думаю, у нас еще будет время изменить ситуацию.
– Время на что? – спросил он, растирая ее мозолистые большие пальцы.
– Устроить тебя в школу нашей Луизы.
Мальчик испуганно посмотрел на нее, заморгал, насупил брови.
– Ваша Луиза – настоящая дебилка.
Сказав это, он сразу же понял, что сболтнул лишнего.
Джинти вытащила ногу из его рук, подалась вперед с мягкого кресла. Она выпрямила костлявый палец и ткнула им в грудь Шагги. По ее опухшей физиономии Шагги понял, что муж опять ее побил. Агнес рассказывала ему, что муж поколачивает Джинти, чья нижняя губа, казалось, вот-вот лопнет, когда она говорила ему:
– У нашей Луизы особые потребности, и в ее школе есть ослики. В твоей школе есть ослики?
– Нет.
– Так вот, я думаю, тебе нужно перейти в ее школу, потому что там есть ослики. – Она удовлетворенно отхлебнула пенистого пива.
– Ма скажи ей, я не дебил. Мне не нужна ослиная школа. – Голос его звучал плаксиво, грозил сорваться. Он не сводил глаз с Джинти.
Глаза Агнес были закрыты, горящая сигарета выскальзывала из ее руки. Пиво пролилось ей на колени крупными дождевыми каплями. Джинти увидела в этом возможности для себя и продолжила с фальшивой улыбкой:
– Там будет много других детей вроде тебя. У тебя появится много друзей, будешь получать хорошие горячие ланчи и горячие обеды.
– У меня есть друзья, – солгал он.
– Это большое приключение, потому что там ты остаешься ночевать и приходишь домой вечером в пятницу на выходные.
Шагги видел несколько раз, как специальный автобус высаживал Луизу по пятницам вечером. Он видел, как мальчишки Макавенни кидали в автобус камни, когда тот проезжал мимо. Он немного знал Луизу, она была похожа на Лика. А еще он видел, что по воскресеньям она была счастливее, чем по пятницам.
– Слушай, там все будет хорошо. Ты перестанешь быть другим. – Джинти посмотрела на Агнес, которая сваливалась в шумливую старческую дремоту. – Так решено, Агнес? – Она толкнула локтем его спящую мать. – Я завтра позвоню в школу, и Шагги сможет поступить прямо в класс Луизы.
Джинти снова подняла ногу и положила ему на колени.
По-настоящему Шагги знал только то, что Луиза была чуток заторможенная; безнадзорность сделала ее робкой и замкнутой, а потому она всегда отставала на полшага, что в Питхеде считалось чудны́м. Брайди Доннелли сказала как-то, что Джинти просто эгоистка. Учась в специальной школе, Луиза редко бывала дома, а это позволяло Джинти отдавать больше времени воспитанию своего любимого ребенка – «Стеллы Артуа»
[89].
