Агнес сказала позднее, что к тому времени, когда она поняла, что происходит, Шагги уронил Джинти на пол, а замочек у ее медальона со Святым Христофором был разбит. Когда Лик позже спросил его, что произошло, мальчик мог вспомнить только то, что он так вывернул ей большой палец, что хрустнула кость; он крутил и дергал, пока ее коленка не перекосилась и она с криком о пощаде не упала на пол. А после этого, сказал Шагги, все просто пропало, как если смотришь в бинокль не с того конца.
* * *
Шагги по привычке прислушался у входной двери. Потом он прошел по длинному коридору, чувствуя, что стены влажны от капустного пара и конденсата от чайников. Он словно призрак шел по дому, пока не увидел ее в дверном проеме кухни – она заворачивала в бумагу кусок белого сала. Черные крашеные волосы у нее были мягкие, седина просвечивала у корней, на лице ни следа косметики. Заворачивая сало, она с умиротворенным видом смотрела в маленькое окошко над раковиной на простирающиеся до горизонта болота.
Он выпрямился во весь рост, и боль ушла из его желудка. Теперь она увидела его в тени коридора. Он подошел к ней, и она обняла его за шею, прижала к своему мягкому животу. Шагги тоже обвил ее руками, и она спрятала свое лицо в его мягких черных волосах.
– Мммм, от тебя пахнет свежим воздухом, – сказала она, беря в ладони его холодные щеки и ласково целуя.
– А от тебя пахнет супом, – сказал он.
– Очаровательно! Иди давай, сними свою школьную одежду. Я тебе приготовлю чай.
– Правда?
Она прогнала его с кухни. В гостиной было прибрано и пахло горячим пылесосом и лимонной полировкой для мебели. Был включен электрический камин, шторы задернуты, чтобы не впускать уличный холод в дом. Он включил телевизор, и счетчик наверху показал, что у них есть еще шесть часов просмотра, прежде чем им придется заплатить следующие пятьдесят пенсов. Чистая роскошь. Наступая носками на пятки, он скинул с себя обувь, стащил школьные брюки, расстегнул белую рубашку. Одежда упала на пол, где он и оставил ее лежать спутанной грудой. Он сел по центру большого квадратного кофейного столика в чистых трусах и с открытым ртом принялся смотреть телешоу.
Вошла Агнес с кружкой горячего чая и маленькой тарелкой, поставила перед ним и то и другое.
– Это для чего? – спросил он.
– Это для тебя, – сказала она.
Шагги посмотрел на золотистый яблочный турновер и осторожно поднес к нему палец – потрогать. Он ощутил тепло, исходящее от турновера: мать поставила его на блюдце в духовку, чтобы подогреть. Слоеное тесто зарумянилось, сверху остались маленькие белые кристаллики сахарного песка, которые растаяли и превратились в сладкую хрустящую корочку. С двух сторон турновера на тарелку вытекала пузырящаяся, липкая золотистая яблочная начинка. Выпечка весело похрустывала под пальцем Шагги.
Мальчик пустым взглядом смотрел на блюдце. Его беспокоило, что он не сможет съесть это, потому что его желудок сейчас выкидывал те же фортели, что и при спазмах страха. На сей раз не горечь, от которой трудно дышать, – чувство, похожее на эйфорию, закипало в нем. Улыбка возникла где-то внутри него, и он, задрав ноги в носках и усевшись на копчик, принялся крутиться, крутиться и крутиться, пока столешница не засияла от счастья.
Агнес выбрала собрание на Дандас-стрит в надежде, что там не будет знакомых. Она время от времени пробовала посещать собрания АА, но это не захватывало ее. Она оглядывала собравшихся, видела сломанных мужчин и женщин, и стыд поднимался в ней. При свете дня она бы переходила на другую сторону улицы, чтобы избежать встречи с этими людьми.
Хотя ее посещения не стали регулярными, ист-эндская группа, на собрания которой она иногда приходила, в скором времени начала казаться ей маленькой, а число знакомых там было чрезмерным. Это-то все и портило. Большинство из мужчин постарше захаживали к ней в Питхеде, и она начинала видеть собственные узнаваемые черты в изможденных лицах нервных женщин. Ей становилось все труднее отрицать, что она мало чем отличается от них. И потому как-то вечером Агнес осталась в автобусе, проехала знакомые места встреч и вышла только на Дандас-стрит. Она подумала, что начнет с чистой страницы и, дай бог, класс алкоголиков там будет получше.
Дандас-стрит находилась в центре города между вокзалом на Куин-стрит и автобусной станцией Бьюканан, а потому клиенты АА были весьма разношерстными. Каменное здание прежде функционировало как офис когда-то процветающей торговой фирмы, но в шестидесятые годы офис стал напоминать нищую начальную школу. Со здания давным-давно сняли декоративную лепнину и задушили его безвкусной коричневой краской, лампами дневного света и отслаивающимся линолеумом. Агнес все это показалось очень анонимным.
АА заключило долгосрочный договор с владельцами дома на Дандас-стрит и теперь снимало для собраний комнату с высоким потолком. На чуть приподнятой сцене стоял складной стол, за которым выстроились в ряд шесть пластмассовых стульев. Слева находились крохотный вестибюль и узкий коридор, где хранились кофейник и печенье. Все это производило впечатление временности, но завсегдатаи пытались сделать помещение по-домашнему уютным, украшая стены календарями и открытками, присланными из Лурда, Рима и Блэкпула.
Агнес уложила Шагги в кровать пораньше, села на автобус и уехала в город, не зная, пойдет она на собрание или, как это уже случалось прежде, окажется в бинго-холле в Гэллоугейте. Чтобы подняться по ступенькам здания на Дандас-стрит, от Агнес потребовалась вся сила воли. Войдя в комнату, она испытала облегчение, не увидев ни одного знакомого лица. В воздухе висел густой сигаретный дым. Люди нервно вертелись на своих местах, каждый на солидном расстоянии от ближайшего соседа или соседки. В комнате стоял почти несмолкаемый душераздирающий кашель и неотвязное влажное отхаркивание. Здесь было не так уютно, как на других собраниях, куда она приходила. Люди кивали и вежливо улыбались друг другу, но связи казались менее прочными, здесь она нашла больше анонимности, которая так ей требовалась. Она сидела на ненавязчивом расстоянии от сцены и ощущала взгляды, обжигавшие ей затылок. Ее длинное мохеровое пальто здесь явно было избыточным, но она чувствовала себя в нем свободнее.
Группка людей, которая только что тихо о чем-то разговаривала в углу, заняла шесть стульев на сцене. Красивый седоволосый человек встал из-за стола. У него были карие глубоко посаженные глаза, а его брови срослись в одну ярко выраженную линию. Несмотря на нервы и внутреннюю трясучку, Агнес ничего не могла с собой поделать – она пришла в восторг.
– Здравствуйте, – начал он зычным голосом. – Спасибо, что пришли на вторничное вечернее собрание. Тем из вас, кто меня не знает: меня зовут Джордж, и я алкоголик. Я прихожу на Дандас-стрит уже… почти двенадцать лет. Меня воодушевляет количество знакомых лиц, которых я вижу здесь сегодня, и, как всегда, меня печалит количество новеньких.
Он оперся широкими костяшками пальцев о стол.
– У нас сегодня за столом для почетных гостей есть еще и некоторые старые друзья и один или два новичка. – Люди справа и слева от него заулыбались, зашевелились на своих местах. – Прежде чем я представлю их вам, давайте начнем с просьбы Господу о помощи. – Человек опустил голову, его волосы сияли, как новогодняя мишура. Агнес прищурилась, чтобы получше его разглядеть. Весь зал пришел в движение – головы склонились, глаза закрылись, приготовились к молитве о душевном покое. Агнес знала ее наизусть, но ни одно из слов молитвы не вызывало у нее ни малейшего отклика.
